во всеобщем РЕВЕ они кажутся зловеще пустыми.

— Мы фактически отрезали им языки, — продолжает Коринн уже тише, но все еще негодуя.

Мэдди уводит нас по улице, то и дело оглядываясь на солдат.

Те тоже провожают нас взглядами.

— Но ведь рабство — это очень плохо, — говорю я, складывая повязку пополам.

— Целительницы всегда были против. — Госпожа Койл ставит очередную галочку в своем списке. — Даже после войны мы считали такое обращение со спэклами бесчеловечным.

— Что же вы не вмешались?

— Если ты когда-нибудь попадешь на войну, — отвечает госпожа Койл, не отрываясь от блокнота, — ты поймешь, что она несет лишь разрушение. Война не щадит никого — даже тех, кто выжил. Ты молча сносишь все, что раньше тебя ужасало, просто потому, что жизнь на какое-то время теряет всякий смысл.

— Война превращает людей в чудовищ, — говорю я, вспоминая слова Бена той ночью, когда мы вышли на странное место, где жители Нового света хоронили мертвых.

— Да, и мужчин, и женщин, — добавляет госпожа Койл и пересчитывает коробки со шприцами.

— Но ведь война со спэклами закончилась давным-давно, разве нет?

— Тринадцать лет назад.

— За эти тринадцать лет вы все могли исправить.

Наконец госпожа Койл обращает взгляд на меня:

— Жизнь кажется простой только в детстве.

— Но ведь вы были у власти! — не унимаюсь я. — Вы могли хоть что-то изменить.

— А кто тебе сказал, что я была у власти?

— Коринн говорит…

— Ах, Коринн… — Госпожа Койл снова принимается за списки. — Девочка изо всех сил старается любить меня, несмотря ни на что.

Я открываю еще один пакет с покупками.

— Но раз вы были председателем этого… Совета, — продолжаю я, — вы могли что-то сделать для спэклов.

— Порой, дитя, — отвечает она с недовольством, — людей удается вести в нужном направлении, даже если они того не хотят. Но чаще — нет. Никто не согласился бы дать спэклам полную свободу — такая кровопролитная война, столько сил потрачено на то, чтобы все перестроить и восстановить… Нет, освободить мы их не могли, но обращаться с ними по-человечески можно было. Мы ограничили им рабочие часы, кормили, разрешили жить семьями. Все эти права отстаивала я, Виола.

Она все яростней строчит в блокноте. Секунду-другую я молча наблюдаю.

— Коринн говорит, вас выгнали из Совета за то, что вы спасли кому-то жизнь.

Она не отвечает, только откладывает блокнот и заглядывает на верхнюю полку. Тянется, достает оттуда халат с шапочкой ученицы и бросает их мне.

— Для кого они? — поймав, спрашиваю я.

— Хочешь узнать, каково управлять людьми? Тогда сделай первый шаг на этом пути.

Я смотрю ей в глаза.

Смотрю на шапочку и халат.

И с этой минуты у меня становится столько дел, что даже поесть некогда.

На следующий день после того, как женщинам разрешили выходить из дома, в лечебный дом поступило восемнадцать новых пациентов — все женщины, все с серьезными заболеваниями и травмами: аппендицит, сердечные боли, недолеченный рак, переломы. Все они на много дней оказались взаперти, да еще без помощи мужей и сыновей. Через день поступило еще одиннадцать больных. Госпожа Лоусон умчалась в детский лечебный дом, как только представилась такая возможность, а госпожи Койл, Ваггонер и Надари носятся по палатам, выкрикивая распоряжения и спасая жизни. Все работают не покладая рук и почти без перерывов на сон и еду.

Разумеется, нам с Мэдди не до «подходящих моментов», я даже не успеваю беспокоиться, почему мэр так и не приходит меня навестить. Я ношусь по лечебному дому, путаясь под ногами целительниц, стараюсь хоть чем-то им помогать и успевать учиться.

А целительница из меня никудышная.

— Я никогда этому не научусь! — Мне в очередной раз не удалось измерить давление очаровательной старушки по имени миссис Фокс.

— Похоже на то, — говорит Коринн, поглядывая на часы.

— Терпение, девонька, — успокаивает меня миссис Фокс. — Если чему-то надо учиться, то учиться надо хорошо.

— Тут вы правы, миссис Фокс. — Коринн переводит взгляд на меня. — Попробуй еще.

Я накачиваю манжету воздухом и, глядя на стрелку манометра, внимательно прислушиваюсь к характерным звукам в стетоскопе.

— Шестьдесят на двадцать? — жалобно выдавливаю я.

— Что ж, давай проверим, — говорит Коринн. — Миссис Фокс, вы, случайно, утром не умерли?

— Ох, силы небесные, нет!

— Значит, не шестьдесят на двадцать.

— Я же всего три дня этим занимаюсь… — пытаюсь оправдаться я.

— Вот именно, а я шесть лет, — отрезает Коринн. — И тут вдруг явилась какая-то неумеха и сразу стала такой же ученицей, как я! Странно мир устроен…

— У тебя прекрасно получается, милая, — говорит мне миссис Фокс.

— Неправда, миссис Фокс, — возражает Коринн. — Вы уж простите, что я вам перечу, но для некоторых врачевание — святой долг.