степени общее свойство ('modus operandi') всей центральной нервной системы. Вместе с тем имеется существенная разница между 'низшими' и 'высшими' доминантами: первые, будучи продуктом чисто внутрисекреторной деятельности организма, носят в основном 'телесный', физиологический характер, вторые, поскольку они возникают в коре головного мозга, составляют физиологическую основу 'акта внимания и предметного мышления'. Предметное мышление в своем развитии проходит три фазы. Первая фаза обусловливается тем, что наметившаяся в организме доминанта 'привлекает к себе в качестве поводов к возбуждению самые разнообразные рецепции', т.е. раздражители. Свои соображения Ухтомский иллюстрировал на примере творчества Толстого. Вот Наташа Ростова на первом балу в Петербурге: князь Андрей 'любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившиеся не к говоренным речам, а к ее внутреннему
180
счастью ... вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю...'. Пока для нее существует только ее собственное самоощущение, в котором среда растворяется, не дифференцируясь на отдельные предметы и явления. Вторая фаза - это когда 'из множества действующих рецепций доминанта вылавливает группу рецепций, которая для нее в особенности биологически интересна'. Теперь Наташа счастлива только для одного князя Андрея: доминанта нашла своего адекватного раздражителя. На третьей стадии устанавливается полная и прочная связь между доминантой (внутренним состоянием) и 'комплексом раздражителей': 'Имя князя Андрея тотчас вызывает в Наташе ту, единственную посреди прочих доминанту, которая некогда создала для Наташи князя Андрея'. Теперь среда как бы действительно поделилась целиком на 'предметы', и каждому из них соответствует определенная, однажды пережитая доминанта в организме, определенный биологический интерес прошлого. Данную закономерность Ухтомский формулировал так: 'Я узнаю вновь внешние предметы, насколько воспроизвожу в себе прежние доминанты, и воспроизвожу мои доминанты, насколько узнаю соответствующие предметы среды'. Речь идет о принципиальном единстве, соотнесенности доминанты и среды, хотя доминанта и может поддерживаться и повторяться в душе, даже если внешняя среда изменилась и прежние поводы к реакции исчезли. Эта самостоятельность доминанты находит свое выражение в том, что она способна трансформироваться в любое 'индивидуальное психическое содержание', т.е. в понятия и представления, которые не только определяют 'рабочую позу организма' в данный момент, но и содействуют его временнь'ш изменениям. Отсюда следовало, что человек таков, каковы его доминанты. 'Суровая правда о нашей природе, - писал Ухтомский, - что в ней ничто не проходит бесследно и что 'природа наша делаема', как выразился один древний мудрый человек. Из следов протекшего вырастают доминанты и побуждения настоящего для того, чтобы предопределить будущее. Если не овладеть вовремя зачатками своих доминант, они завладевают нами. Поэтому, если нужно выработать в человеке продуктивное поведение с определенной направленностью действий, это достигается ежеминутным, неусыпным культивированием требующихся доминант. Если у отдельного человека не хватает для этого сил, это достигается строго построенным бытом'.
С проблемой доминанты вплотную связана проблема выбора - в жизни, в творчестве, в общественной сфере. Доминанты не должны подавлять человека, брать верх над ним. Человека дблжно воспитывать, а это предполагает вмешательство принуждения, дисциплины, нарочитой установки на внутреннее самосовершенствование. Идеальным образцом воплощения данной установки Ухтомскому представлялся старец Зосима Достоевского4. В нем он находил ответ на главный вопрос - о
181
сущности исходной доминанты, которая рождает 'настоящее счастье человечества'. Ею оказывалась доминанта 'на лицо другого', 'интимно-близкого собеседника'. Доминанта на другого, меняя в корне старые схемы философской антропологии с их ориентацией на индивидуализм, автономность личности, превращалась у Ухтомского в краеугольный камень этики коллективизма. 'Только там, - отмечал он, - где доминанта ставится на лицо другого как на самое дорогое, впервые преодолевается проклятие индивидуалистического отношения к жизни, индивидуалистического миропонимания, индивидуалистической науки. Ибо только в меру того, насколько каждый из нас преодолевает самого себя и свой индивидуализм, самоупор на себя, ему открывается лицо другого. И с этого момента, как открывается лицо другого, сам человек впервые заслуживает, чтобы о нем заговорили как о лице'. Другой дает человеку жизнь, и через другого же он становится социальным существом, личностью.
Согласно учению Ухтомского, Другой, или Собеседник, - необходимое условие самореализации, 'раскрытости души к реальности'. Другой - 'двойник' человека, в нем он узнает самого себя. Это происходит потому, что человек проецирует на другого свои собственные нравственные качества. Оттого и восторгаясь, и осуждая своих знакомых, мы судим о них по аналогии с собой, приписывая им качества, известные так или иначе нам в себе самих. Через другого в нас могут усиливаться либо отрицательные, либо положительные свойства. Очень важно, чтобы представление о другом не заключало никаких деструктивных моментов. Для этого существует только одна возможность - любить другого, ибо 'строить и расширять жизнь и общее дело можно лишь с тем, кого любишь'. Любовь предполагает идеализацию, т.е. наделение другого лучшими чертами, которые можно почерпнуть в своих собственных нравственных ресурсах. 'Идеализация' в понимании Ухтомского несет начало высших стремлений и благородных порывов, ярким светом мечты озаряет будущее. И не надо жалеть о днях и часах идеализации жизни: 'Вы были тогда счастливы тою гармониею, которой была для Вас действительность, благодаря именно Вашей идеализации. Помните, что именно идеализация приближала Вас к действительности! А если потом гармония и идеализация нарушились, то это потому, что в себе самих Вы носили приземистость и корку, бессилие и слабость, которые не дали Вам дотянуться до виденного'. Идеализация - это принцип соборной этики: в нем находит свое воплощение единство 'Я' и 'Ты', а также вырастающее из этого единства коллективистское 'Мы'. Человеку необходимо перешагнуть
182
за границы своего индивидуализма и солипсизма; в противном случае он останется вечным заложником нравственного застоя л догматизма. Ухтомский открывал совершенно новое направление не только в русской, но и мировой философской антропологии, воплощая заветы и стремления славянофилов и Достоевского.
Невольно напрашивается сравнение Ухтомского с Чернышевским: они оба обусловливали развитие морали физиологией, медициной, химией. Но как разительно далеки они в своих выводах! Один - провозвестник гармонии и любви к ближнему, другой - апологет 'разумного эгоизма' и 'топора'. Воистину трудны и неисповедимы пути русской мысли!
б)
