- Почему ты не подождал, чтобы купить ее после допуска?

Ты мог бы потратить все, что осталось, на лютню.

- Она нужна была мне, чтобы играть у Анкера, - пояснил я.

- Мне дают бесплатно комнату, как их домашнему музыканту.

Если я не играю, я не могу оставаться там.

Это было правдой, но не всей.

Анкер дал бы мне послабление, объясни я свою ситуацию.

Но реши я подождать, мне пришлось бы провести почти два оборота без лютни.

Это было бы словно потерять зуб или конечность.

Словно провести два оборота с зашитым ртом.

Это было немыслимо.

- И я не все потратил на лютню, - сказал я.

- У меня были и другие нужды. Например, я отдал долг гаэлету, у которого занимал деньги.

На это ушло шесть талентов, но освободиться от долга Деви было как снять груз с моей груди.

Правда, теперь я ощущал, что этот груз возвращается ко мне.

Если предположение Мане было верно хотя бы наполовину, дела мои шли еще хуже, чем я полагал.

К счастью, свет потускнел и помещение затихло, благодаря чему я не должен был больше объясняться.

Мы взглянули на сцену, когда Станчион вывел Мари.

Он болтал с теми, кто сидел поближе,

пока она настраивала скрипку, а люди в помещении усаживались.

Мне нравилась Мари.

Она была выше большинства мужчин, гордая, как кошка, и говорила как минимум на четырех языках.

Многие из музыкантов в Имре старались, как могли, подражая последней моде, надеясь походить на элиту, но Мари носила дорожную одежду.

Штаны, в которых можно проработать весь день, и ботинки, в которых можно пройти двадцать миль.

Не то чтобы она носила домотканную одежду, нет.

Она просто относилась равнодушно к моде и мишуре.

Ее одежда определенно была подогнана под нее, обтягивающая и идущая ей.

Сегодня вечером она была одета в бордовый и коричневый, цвета ее покровительницы, Леди Джейл.

Мы все вчетвером уставились на сцену.

- Признаю, - сказал тихо Вилем, - что я размышлял о Мари немало.

Мане тихо хихикнул.

- Это целых полторы женщины, - сказал он.

- Что значит, что она в пять раз больше женщина, чем те, с которыми вы знаете, что делать, - раньше такое утверждение могло спровоцировать у троих из нас протест.

Но Мане сказал это без намека на

колкость в голосе, поэтому мы приняли это спокойно.

Особенно, что это, возможно, было правдой.

- Не для меня, - сказал Симмон.

- Она всегда выглядит так, будто готова биться с кем-то.

Или спуститься и объездить дикую лошадь.

- Это точно. - Мане снова захихикал.

- Живи мы в другом веке, вокруг такой женщины построили бы храм.

Мы затихли, когда Мари закончила настройку скрипки и начала играть сладкую мелодию, медленную и мягкую, как нежный весенний бриз.

Хотя я не успел сказать ему, Симмон был больше, чем прав.

Однажды, в «Кремне и Чертополохе» я видел, как Марин ударила мужчину в шею, за то что он назвал ее «той языкастой сукой-скрипачкой». Она била его, когда он упал, тоже.

Но только один раз, и не туда, где он мог бы получить травму.

Мари продолжала свою игру, медленная, сладкая мелодия постепенно возвышалась, пока не понеслась резче.

Под такую мелодию решишься танцевать, только если у тебя на редкость быстрые ноги, или ты исключительно пьян.

Она продолжала наращивать темп, пока он не достиг такой быстроты, танцевать под который нельзя было и мечтать.

Теперь это не походило на бег трусцой.

Это было похоже на стремительный бег наперегонки.

Я дивился, как чисто и четко она играла, несмотря на лихорадочный ритм.

Быстрее.

Быстрая, как олень преследуемый дикой собакой.

Я начал нервничать, зная, что рано или поздно она ошибется или сфальшивит.

Но, каким-то образом, она продолжала, каждая нота была идеальна, острая, сильная и сладкая.

Ее мелькающие пальцы высоко изгибались над струнами.

Запястье руки со смычком болталось легко и лениво несмотря на ужасную скорость.

Все равно быстрее.

Ее лицо было напряжено.

Ее смычок смазан.

Все равно быстрее.

Она напряглась, ее длинные ноги твердо стояли на сцене, скрипка туго зажата под челюстью.

Каждая нота ясная, как утренняя песня птиц.

И все еще быстрее.

Неожиданно она закончила играть в сумасшедшем темпе, так и не совершив ни единой ошибки.

Я вспотел, как скачущая лошадь, мое сердце бешено колотилось.

И я был не один такой.

На лбах Вила и Сима тоже блестел пот.

Костяшки пальцев Мане, вцепившегося в край стола, побелели.

- Милостивый Тейлу, - с придыханием, проговорил он.

- У них каждый вечер такая музыка здесь?

Я улыбнулся ему.

- Еще рано, - сказал я.

- Ты еще не слышал, как я играю.

Вилем купил следующую партию напитков, и мы стали обсуждать университетские сплетни.

Мане был там дольше, чем половины магистров, поэтому знал больше скандальных историй, чем мы трое вместе взятые.

Мужчина с густой седой бородой играл на лютне взволнованную версию «En Faeant Morie». Затем две красивые женщины, одна лет сорока, а вторая достаточно молодая, чтобы быть ее дочерью, спели дуетом о Снова Юном Ланиеле, о котором я слышал впервые.

Мари снова позвали на сцену, где она сыграла простую джигу с таким энтузиазмом, что народ начал танцевать между столами.

Даже Мане на последнем припеве поднялся и удивил нас, продемонстрировав пару на удивление ловких движений.

Мы подбодрили его, и когда он сел напротив нас, он раскраснелся и тяжело дышал.

Вил купил ему выпить, а Симмон повернулся ко мне с горящим взглядом.

- Нет, - сказал я.