посредственного мужчину.
— Правильно, женщинам в технике делать нечего, — вставил я.
— Да не скажи. У нас на факультете есть очень способные девчонки, сто очков вперед некоторым парням дадут. Или вот, пожалуйста, Наташа. Она филолог, но здорово разбирается в технике, у нее нестандартное мышление… Она лучше всех, а ее красота — страшная сила. И это железный аргумент, честно. Она красивая, но знает как себя вести, чтобы мужчины ее не боялись.
— Что ж, кстати, она не поможет твоим старикам? — съязвил я, давно испытывающий к Наталье стойкую неприязнь.
— Приведу веский аргумент — она очень занята, — улыбка исчезла с лица Сашки. — Понимаешь, Наташа личность. Она твердо знает, чего хочет, и упорно идет к цели. Обычно девчонки какие-то слабые, беззащитные, а она твердая и властная. Я знаю, ты к ней плохо относишься, но не будь циником, не превращай мою чистую любовь в грязную связь.
Сашка продолжал расточать неуемные похвалы Наталье (под прессом безумной любви рассматривал никчемную Наталью как источник своих жизненных сил, хотя было ясно — в этом отравленном источнике погибнет), но я помалкивал — щадил его уязвимость и вообще свернул на тропу счастья к Моей Идеальной Девушке.
Кстати о Наталье я забыл сказать еще одну вещь: она всех Сашкиных друзей (и меня в первую очередь) встречала с улыбкой (фальшивой), но стоило человеку отойти, склоняла его на все лады; она в каждом выискивала изъян, и вообще во всем старалась увидеть плохое, потому и не умела радоваться жизни. Рядом с доброжелательным Сашкой эта ее червоточина проглядывала особенно зримо.
Итак, я пошел к Своей Девушке. Она-то была настоящим другом, единомышленницей. Большинство знакомых жили сложно, многослойно: думали одно, говорили другое, поступали и вовсе непредсказуемо, а у Моей Девушки все эмоции и поступки были естественны и искренни и, кстати, к моим родным она проявляла необыкновенную чуткость, не то, что Сашкина Наталья. «И как странно, — думал я. — Сейчас, в это время, когда я лежу на пляже в далекой Молдавии, она где-то живет и еще не знает, что предназначена мне судьбой, что рождена для встречи со мной, эта Девушка без имени». Я представлял нашу семейную жизнь в подмосковном поселке в уютном домике со стеклянной крышей (комнаты затопляло солнце, по потолку плыли тонкие облака), из окон открывался вид на лужок с живностью; разумеется, поселок с городом связывала прекрасная автотрасса, и у нас была машина. Вернее, две машины. Одна гоночная, в которой я ездил на работу, а вторая вместительная, типа «лендровера», для поездок всей семьей — а я планировал иметь никак не меньше трех-четырех детей. В этом смысле передо мой всегда стоял пример родителей — и не только в количестве детей, но и в той любви и преданности, которые их отличали — нечто подобное, и даже более возвышенное, без нужды и тягостного быта, которые омрачали жизнь родителей, я и громоздил в своей наивной голове, рисовал красочные пасторальные картинки.
Мне было всего двадцать два года, но странное дело — эти совершенные выдумки (довольно слюнтяйские) с небольшими изменениями (в сторону трезвой реальности) я пронес через всю жизнь и так и не смог осуществить — возможно, в результате постоянной борьбы за свою свободу. Теперь-то, в зрелости, мне не стыдно в этом признаться, поскольку на многое смотрю иначе. Например, не вижу ничего унизительного первым набрать телефон приятеля и взять вину на себя за ссору накануне, или сказать другу, что сильно соскучился по нему, если мы давно не виделись (давай, мол, встретимся, обнимемся, разопьем бутылочку, поговорим — жизнь-то короткая штука, а общение — самое ценное, что у нас есть)… Или, не колеблясь, объявить женщине, которой увлекся, что из-за нее у меня все валится из рук… И конечно, теперь могу признаться, что не встретил Идеальную Девушку. Впрочем, может быть и встречал, но не разглядел.
Само собой, я давно понял, что нет идеальных людей, но попробуй откажись от идеалов! К тому же я уже настолько сжился с образом этой Своей Девушки, привык к ее нравственному совершенству, к ее горячей безоглядной любви (ее любовь я чувствовал даже на таком огромном расстоянии), пронзительной страсти, к нашему вечному неземному счастью — именно вечному, чем оно и отличается от счастья земного, которое не было бы счастьем, если б было бесконечным, — что и сейчас время от времени живу как бы двойной жизнью (реальной и воображаемой, последней мечтой). При этом забываю, дуралей, о том, что по всем законам природы Моя Девушка, то невинное существо взрослело вместе со мной и давно превратилось в старую деву, которая, устав от долгого ожидания, потеряла всякую надежду на личное счастье и теперь занимается вышиванием слоников или разводит цветы на нашей воображаемой даче.
Во второй половине дня мы бродили по лабиринту узких улочек, где всюду, куда ни посмотри — красовались законченные композиции. Мы зарисовывали колоритные дома, разрушенную турецкую крепость, Покровский собор… Разумеется, в работы вносили что-то свое, то есть наше изображение в некоторых компонентах превосходило оригиналы, и понятно, мы были обеспечены зрителями — как же без них? — ведь должен быть критерий оценки. Мало что-то нарисовать или установить рекорд, или еще выкинуть что- нибудь из ряда вон выходящее, надо чтобы это кто-то видел и оценил. Без зрителей нет искусства.
В одном из скверов к нам на скамью подсел небритый мужчина, по виду — интеллигентный алкаш. Соблюдая местный этикет, мужчина осторожно заговорил с нами, и, пока мы объясняли, что путешествуем в поисках интересной натуры и приключений, улыбался, кивал; затем вздохнул и поджал губы.
— Завидую вам. Я в молодости тоже скитался. Непоседа был тот еще! А потом подумал: «Нельзя все время бегать от неустроенности, попусту тратить силы, надо приостановиться, разобраться в себе». И женился… На славной, в общем-то, женщине. Но все изменилось. Уткнулся в одну улочку и забыл про просторы. Теперь и на Дунай редко выбираюсь, хотя вон он, рукой подать. Такой поганец. Местные вообще на Дунай не ходят. Одни приезжие. Все некогда… Безусловно, все это некрасивые слова… Позвольте представиться — Виктор Легентов, литератор.
Мы тоже назвались и я переспросил:
— Вы сказали «попусту тратить силы»? По-моему, художнику и надо тратить силы на путешествия, впечатления.
— Мы, понимаете ли, совершенно неправильные люди, все делаем неправильно, — развил мою мысль Сашка.
— Зато делаем что хотим, а не что нужно, — я продемонстрировал еще больший взлет своей и без того высокой мысли.
Сашка переключился на нашего собеседника — стал делать его портрет, одновременно ударился в многочисленные варианты моей основной мысли:
— Есть люди, которые всюду ищут инструкции: как разобраться в себе, как стать счастливым? Или еще хуже — ищут беспроигрышную технологию: как за три сеанса стать здоровым, за месяц разбогатеть? А мы живем, как дети природы — что Бог пошлет, то и к лучшему…
— Красивые слова, безусловно, — вздохнул литератор. — Но художнику рано или поздно приходится выбирать: или чистое белье, добротная еда, налаженный быт — одним словом, женитьба и связанные с ней обязанности и душевное беспокойство или холостяцкий быт, но свобода и прочее. Такая путаница.
— Все это можно совместить, — твердо заявил я. (Моя Девушка и Наш Дом предстали передо мной во всей своей красе).
— Хотелось бы посмотреть, как вам это удастся, — усмехнулся литератор. — Готов пожать руку такому человеку.
Сашка встал.
— Это вам портрет на память, и пока пожмите мою руку.
Вот так, в спокойном рисовании и пустой болтовне мы и провели вторую половину дня и закончили вечер как нельзя лучше — по предложению литератора скинулись на бутылку водки и распили ее там же, в сквере, среди порхающих птиц, и закусили яблоками, которые насобирали по пути к Кишиневу. Литератор оказался блистательным собутыльником: прочитал нам пару кусков из авторской книги об истории Измаила (книгу, разумеется, таскал с собой, в расчете на таких случайных собеседников, как мы), затем подтрунивал над своей «законсервированной» жизнью, под конец встречи выдал несколько бессмертных афоризмов, их воспроизведу:
— Алкоголь необходимая штука для общения. Пить надо не для того, чтобы забуреть, а чтобы острее воспринимать жизнь… С водкой ничто не сравнится, разве что самогон.
Ночевать мы отправились на пляж, где еще днем приметили уютный навес — хранилище
