направиться к ней, но я отговорил его от этой унизительной процедуры.

Мы спустились на примыкавший городской пляж, сделали долгий заплыв и расположились под тентом, рядом с шумной грузинской семьей. Глава семьи, волосатый толстяк, объедал сочный персик и беседовал с соседом, выходцем, судя по говору, с Украины.

— …Здесь все не то. И море хуже, чем у нас на Кавказе. Там море, скажу тебе, у-у! А в Тбилиси был? Не был! Я там родился. А живу в Кутаиси. В Тбилиси меня все знают. Спроси портного Гогу Киднадзе, тебе любой скажет: «О, Гога, это человек!»

— Да, в Тбилиси я не был, — с сожалением вздохнул украинец, жадно посматривая на то, как грузин принимается за второй персик.

— Ну, тогда ты ничего не видел, — заключил грузин, выплевывая косточку.

Мне стало скучно от этой болтовни, я почувствовал, что мы с Валерием приблизились к черте, за которой начинаются безграничные возможности для безделья.

— Мы работать-то будем? — повернулся я к своему соавтору.

— Успеется, — Валерий безмятежно развалился на гальке. — Чтобы садиться за работу, нужен запал, нужно загореться, а мы с тобой в каком-то подвешенном состоянии.

Грузин начал рассказывать про какие-то роковые страсти кавказцев, какую-то легенду о том, как один идиот выменял жену приятеля за иностранную машину и как брат этой жены поджег машину и спихнул в пропасть.

— …И правильно сделал, — заключил грузин трагическим голосом. — Хороший парень. Я его знаю. Всегда молчит. Мужчина и должен мало говорить. Сделал дело, и все.

Я поднялся и пошел к воде. Сплавал только к буйку, но когда вернулся, Валерия под тентом не было.

— Вы не видели, куда пошел мой приятель? — обратился я к беседующим мужчинам.

— Хм, куда! К девушке, конечно. Куда может пойти молодой мужчина? — поражаясь моей тупости, ответил грузин и схватил очередной персик.

Я принял это за шутку, приличествующую обстоятельствам — на пляже, в зоне видимости, действительно было много красивых девушек, но, как выяснилось, грузин не шутил.

Валерий явился домой в полночь, и, несмотря на темноту, вокруг него было настоящее сияние.

— Я без памяти втрескался! — гаркнул он, тараща глаза и тиская меня в объятиях.

Потом так отчаянно бросился на постель, что я подумал, он хлопнулся в обморок. До рассвета он легкомысленно хихикал и бредил:

— …Она золотоволосая, в экзотической одежде… искусствовед… работает здесь, в доме, где жил Пушкин… рядом с ней я сам не свой… Никогда столько не нервничал из-за женщины.

Я истолковал его состояние, как обычный солнечный удар, но на следующий день он потащил меня знакомить со своей красавицей.

Она стояла посреди зала, обыкновенная, веснушчатая девчонка, в полупрозрачном платье, с бело- розовым цветком в волосах — этакое эфемерное, вафельное создание. Тонким голосом она что-то тараторила экскурсантам. Увидев нас, смолкла и покраснела, потом вырвалась из группы, подбежала к Валерию и шепнула:

— Я освобожусь через часик. Подожди меня, пожалуйста.

Теперь мы с Валерием встречались мельком: на рынке или у кино-театра. И он все время был с искусствоведшей, причем их отношения уже выглядели явно небезобидными. Домой он возвращался под утро с выражением чего-то полутайного на лице. Я даже заподозрил — он намеревается остаться в Гурзуфе навсегда.

Через пару дней я перестал анализировать события и, предавшись течению жизни, тоже познакомился с девушкой Таней, студенткой из Ленинграда.

Она шла по набережной в жарком, колеблющемся мареве. На ней было ослепительно белое платье, и издали она казалась прямо-таки стеклянной. А за ней, в искривленном пространстве, тянулся шлейф поклонников; словно среди зеркал эти поклонники множились, превращаясь в пеструю толпу.

Она подошла ближе, красивая, загорелая — прямо мулатка, только светлые волосы и глаза выдавали ее славянство. Я сказал прямо:

— Почему бы вам не разогнать всех этих поклонников и не встречаться со мной? Всего неделю. До моего отъезда?

Ее не смутили мои слова. Она замечательно улыбнулась.

— Какие поклонники? Где они? — обернулась, и свита мгновенно исчезла. — Наоборот, я здесь совсем одна.

От этого откровения передо мной все поплыло — казалось, я погружаюсь в гигантский аквариум.

— Вам нравится Гурзуф? Здесь прекрасный парк. Вы были в нем? — мулатка уже звала меня в глубину.

Целых семь дней мы с Таней бродили по парку, ходили в кино, заглядывали к Степанычу, покупали на рынке ее любимую хурму — оранжевые плоды с вяжущей мякотью.

С Валерием не виделись совсем: то он приходил под утро, то я. Иногда встречались днем, когда прогуливались со своими подружками где-нибудь на набережной, а чаще — у бочки с сухим вином. Мы только перемигивались, как бы говорили друг другу: «хорошо проводим время, и не стоит ни о чем жалеть!» Мы уже знали, что не примемся за работу, но все равно не задумывались над тем, какая нас постигнет кара по возвращении в Москву, какая нас ждет жестокая трезвость. Мы влились в ярмарочный мир курортного городка и жили бездумно и весело.

Я не помню точно, но мне кажется, в те дни нас окружали только хорошие люди. И природа была необыкновенной: и раскаленные горы, и искрящийся воздух в ложбинах, и море — все его глубины и отмели. Наверно, кое-что было не совсем так. Просто наш взгляд зависел от нашего состояния, но в этом и вся суть.