Вовеки не прости убийце ихМук, что они пред смертью ощутили,Когда их жен с младенцами схватилиИ сбросили, глумясь, со скал крутых,Их тяжкий стон возносят к небу горы,Их прах ветра в Италию несут —В край, где царит тройной тиран,[730] которыйСгубил невинных. Пусть же все поймут,Узрев твой гнев, что призовешь ты скороБлудницу вавилонскую[731] на суд.
Когда померк, до половины лет,Свет для меня в житейской тьме кромешной,«К чему мне, — вопросил я безутешно, —Талант, который зарывать не след?Как может человек, коль зренья нет,Предвечному творцу служить успешно?»И в тот же миг я, малодушьем грешный,Услышал от Терпения ответ:«Твой труд и рвенье, смертный, бесполезны.Какая в них нужда царю царей,Коль ангелами он располагает?Лишь тот из вас слуга, ему любезный,Кто, не ропща под ношею своей,Все принимает и превозмогает».
Пускай огонь в камине разведут,Чтоб мы теперь, когда дожди полили,С тобой, мой Лоренс, теплый кров делили,В беседах коротая время тут,Покуда дни ненастья не пройдутИ вновь зефир не колыхнет воскрылийВесеннего наряда роз и лилий,Которые не сеют, не прядут.[734]Здесь есть все то, что тонкий вкус прельщает:Свет, яства и вино; здесь, наконец,Под лютню иль орган нас восхищаетНа дивном языке тосканском пенье;И кто себе такие наслажденьяНечасто позволяет, тот — мудрец.
Мой Сайриэк, чей знаменитый дедВ былые дни британскую ФемидуБрал неизменно под свою эгидуИ как судья, и как законовед,Вкуси со мной отрад, в которых нетПриличьям ни ущерба, ни обиды,Оставив Архимеда, и Эвклида,И планы, что таит француз иль швед.[736]Учись соразмерять разумно время —Не только размышляй, какой стезейИдти вперед, задавшись мудрой целью,