Мы проснулись от зуда. По нам ползали орды муравьев. Накануне, в темноте мы застолбили палатку прямо на муравейнике. Здесь я должен кое-что разъяснить. Проснулись мы с Котлом, а Куки в палатке не было. Лежала только его кофта. У меня сразу возникли опасения, что Куку съели муравьи (что ни раз случалось с путниками в тропических лесах), но вскоре в палатку просунулась его заспанная физиономия.

Но вы, наверное, сгораете от любопытства узнать — чем же закончилось наше кораблекрушение? Ну, конечно, мы были на волосок от гибели. Позднее Котел с Кукой в сильнейшем волнении до одури несли бредни, что я преувеличивал опасность, что могло быть и хуже, а так получилось всего полчаса позора, и что им сразу было ясно — на таком плоту далеко не уедешь. Особенно зажигательно тараторил Котел:

— Я же вам говорил! Я же говорил!

Собравшись тогда на берегу, мы долго выжимали из себя, как из губок, воду… Спустя полчаса Кука оповестил нас, что изобрел «устройство для добывания затонувших ценностей без водолазов» и стал забрасывать спиннинг, выуживая наши вещи (временами Кука делал кое-что неплохо, почти как я), но многое он так и не достал.

Потом сушили шмотки у костра и смотрели, как испаряется влага. На это ухлопали весь день. Когда вечернее солнце нырнуло в тучи, кое-как поужинали и стали разбивать палатку, и тут Котел опять заскрипел:

— Э-хе-хе, наши палатки назвать палатками можно только с натяжкой, скорее это чехлы для бочек. Вот я видел у одних туристов итальянскую палатку — совсем другое дело: целый сборный дом из ярких тканей, на окнах — козырьки, накомарники, на стенах — карманы для мелких вещей, все на застежках-«молниях», совсем другой дизайн.

Я не стал возражать Котлу. Действительно, наши палатки комфортом не отличаются. К примеру, в солнечный день в них, как в душегубке. Для чего их выпускают, непонятно. Наверно, это может понять человек с более философским складом ума, чем я — хотя, по правде говоря, такого трудно себе представить.

Но Кука не оставил слова Котла без внимания:

— Зато наши палатки прочные, с прорезиненным дном и совершенно не текут. И вообще, скромность в быту — признак культуры человека, а всякие роскошества — от слабого ума, от пижонства.

Когда мы легли спать, крупногабаритному Куке не хватило места — он улегся наполовину наружу, наполовину у нас в ногах, и долго ворчал, что мы его притесняем.

— Тебе, мордастому, надо похудеть, растрясти жир, тогда тебе никто не будет мешать, — сказал я.

— Согласен, я слегка полноват, но мой жир — мое богатство, — отозвался Кука. — Он мне пригодится, когда начнем голодать.

— Все мы разные, — зевая, возвестил Котел. — И зависть, и распри будут всегда, потому что один рождается красивым, другой уродом, один умный, другой дурак…

— Это и называется равновесием в мире, — выпалил Кука. — И зло уравновешивается добром, и между ними идет постоянное противоборство. Неслабое. Ведь, как у зверей? Только появляется хищник, его жертвы начинают больше плодиться. Предстоит суровая зима — делают большие запасы. Возникла болезнь, тут же появляется противоядие, природа все регулирует сама, в ней все сбалансировано и не зря присутствует чувство страха, опасности. Мне, например, жалко волка, который не догнал зайца.

Ночью в палатке было душновато, но все же мы выспались неплохо. Ну, а как мы проснулись, я уже сказал — от муравьев.

После легкого завтрака, Котел развалился на траве и включил приемник. Он всегда после еды отдыхал, а перед сном дышал как йоги. Он жил по определенной системе. Главным в этой системе было «избегать стрессов, беречь нервы, экономить энергию». Это ему плохо удавалось — он заводился с пол- оборота. К слову сказать, впоследствии часть системы Котла я взял на вооружение, конечно, с поправкой на свою конституцию.

Кука — полная противоположность Котлу. Он примитивно считал, что лучшая система — это отсутствие всякой системы. Кука жил на износ, в его глазах постоянно сверкала ненасытная жажда жизни, готовность на любое дело, при этом он ничего не принимал на веру, все ставил под сомнение, все оспаривал, все хотел изменить, сделать по-своему. Он из тех суетников, которые вечно куда-то спешат и поэтому ничего толком не делают. В нашей поездке это особенно проявилось, ведь понятно, в путешествиях умный становится умнее, а дурак глупее. Вы же видели, я постоянно сдерживал Куку от безрассудных поступков и, с присущей мне тонкостью, направлял его необузданную энергию в нужное русло. А это не пустяк, если вдуматься. Неугомонный Кука даже не умел отдыхать, отключаться от дел. Хотя нет, умел. И даже слишком. Он и в этом силен.

В то утро, после завтрака, Кука прилег рядом с Котлом и попросил сыграть «что-нибудь душевное».

— Я сыграю тебе возвышенную вещь, которую сочинил недавно, — Котел выключил приемник и взял гитару. — Она называется: «Американские прерии, которые я когда-нибудь увижу». Как ты понимаешь, я мечтаю покататься по другим странам, а не по таким речкам Синичкам.

— Брось фонтанировать! — грубо оборвал Кука. — Когда ты увидишь жизнь на Западе, ясное дело, многое будет не в нашу пользу, но ты заметишь и то, что, скажем, в Италии огромные земли и целые пляжи принадлежат миллионерам, и великие произведения искусства в частных коллекциях, в домах толстосумов, а у нас — в музеях, для всех, пожалуйста, смотри, любуйся! Ладно! — Кука рванул Котла за плечо и сказал примирительным тоном. — Сыграй свои «Прерии».

Котел начал играть мелодию, в середине вещи перешел на импровизацию, потом снова закончил мелодией. Все это я прекрасно уловил, но Кука, начисто лишенный слуха, вдруг промычал:

— Неслабо! Гениально! В середине немного сбился на дрянь, но потом, молодец, все же нашел мелодию.

У Куки не было средних суждений — или гениально, или дрянь! Похвалив Котла, он тут же начал громить «рок», «ногодрыганье и рукомашество», потом заявил:

— Я люблю марши и наши старые песни, в них вся русская распахнутая душа. Но хватит бездельничать! Пошли чинить наш плот-развалюху!

Мы начали ремонтировать плот: я сбивал бревна скобами, Котел с Кукой связывали. В сравнении с моей работой их потуги выглядели детскими забавами. Ко всему, Котел, обрезая концы веревок, кидал их за спину в воду и прислушивался — долетят или нет. Разумеется, вскоре мое терпение лопнуло:

— Это халтура, а не работа. Что вы там наворотили?! Веревки моментально перетрутся и тогда пиши пропало.

— Сколько взглядов, столько и мнений. Время покажет, кто прав, — уныло протянул Котел. — И не преувеличивай страхи.

— Да, да, — заглядывая Котлу в рот, закивал Кука (в вопросах быта он полностью доверял практичному Котлу и был податливым материалом в его руках; не личностью, а куском пластилина, некой игрушкой. Обратите внимание — они вели только идеологические споры).

— Кстати, я изучил карту и поведу плот один с закрытыми глазами, — добавил Кука. — Заколотите меня в бочку, если не поведу! Сейчас только присобачу мачту и повешу одеяло, как парус.

— Верное решение! В этом есть глубокий смысл. Сумеешь, без дураков? — подстрекательно проговорил Котел.

— Что за вопрос? — хмыкнул Кука.

— И где ты, Кука, был раньше? — Котел обнял меня по-свойски. — А мы тем временем позагораем, правда, Чайник?

Я даже не удостоил его ответом. Да, чуть не забыл! Погода была солнечная, дышалось легко и пахло разными травами. В общем, погодка стояла, что надо! Мы с Котлом расстелили на плоту палатку, перетащили вещи и прилегли. Кука расхлябанной походкой проковылял на корму и залихватски оттолкнулся от берега.

— До следующей деревни три трубки табака! (Кука мерил расстояние количеством выкуренных трубок).