земли и продукты закупаем у западников. Страна с такими пространствами, такими богатствами не должна быть беднее других! Впрочем, наш ленивый народ и не достоин таких пространств.

— Чушь несешь! — вскинул руки Кука. — Наш народ и трудолюбивый и талантливый, да еще незлобивый, отзывчивый, простодушный, доверчивый — да попросту святой! Даже немного беззащитен в своей доверчивости и наивности, и этим пользуются разные негодяи.

Я хотел было напомнить Котлу, про духовные ценности, но, опередив меня, Кука продолжил:

— И что ты, Котел, все нажимаешь на материальную сторону?! Да в твоей Америке у большинства только личные интересы. Им с детства прививают инициативу, предпринимательство, внушают, что счастье в богатстве. Идиотизм! Если у твоего отца деньги, ты уже получаешь фору, а если ты родился застенчивым и в бедной семье, тебе что, крышка?!

— Правильно их воспитывают — рассчитывать только на себя, — хмыкнул Котел. — Из таких и вырастают личности.

— Перестань! — вспыхнул Кука. — В большинстве своем американцы примитивы, их основа — культ денег. Уж я не говорю о том, что капиталисты, думая о прибыли, плевать хотели на больных и нищих в бедных странах, на экологию, ведь бизнес это жадность… Кстати, выбирая между богачом, у которого только накопительство в башке, и бедняком, живущим духовными интересами, ты сам выберешь бедняка. У меня, к примеру, есть все необходимое для жизни, а всякие роскошества мне не нужны. И вообще деньги в России никогда не были главным. У нас главные ценности — общение, творчество, духовность.

— А почему благополучие исключает духовность?! — важным тоном произнес Котел. — Да в Америке такая культура, которая тебе и не снилась. В каждом колледже симфонический оркестр.

— Брось! — нахмурился Кука. — Я знаю, что такое массовая культура! Все эти боевики, голые девицы! Фигня! Дешевка!

— А Джек Лондон, а Марк Твен, а…

— Это единицы, а в основном американское искусство погрязло в коммерции, рассчитанной на низкие вкусы, — Кука уже побагровел от натуги. — Пусть у нас все примитивней, но чище, пусть мы бедные, зато щедрые, а они все жмоты. У нас тяга к общению, а у них каждый сам по себе. И потом, я должен быть там, где борются, плывут против течения, где несчастные, где нужна моя помощь. Я многим помогаю устроиться с жильем, работой. Благополучная жизнь не для меня. Благополучие — болото, оно засасывает, убивает высокие стремления.

— Мне иногда кажется, что мы на планете — всего лишь подопытные кролики, — тончайшим образом я встрял в спор приятелей. — Что кто-то наблюдает за нами и однажды скажет: «Ну, людишки, поиграли в социалистов, капиталистов и хватит, а то еще развяжете атомную войну и всю планету угробите, нарушите равновесие во вселенной. Вот вам рецепт идеального общества и кончайте распри, а то вмешаемся и вам будет худо».

— Ты Бога имеешь в виду? — решил прояснить Котел. — В некотором смысле?

— В Бога я не верю, — заявил Кука. — Мне не нужна его помощь, я рассчитываю только на свои силы. Но верю в какие-то внеземные силы.

— Это и есть Бог, — проникновенно сказал Котел. — Заметь, время от времени человечество охватывают опустошительные болезни: то чума, то туберкулез, то рак. Это наказание за воинственность и безнравственность. В некотором смысле.

— Ерундистика! Не владеешь ситуацией! — махнул рукой Кука, и дальше выразился следующим образом: — Возникновение болезней объясняется законами природы. В мире постоянно возникают и отмирают различные формы жизни. Одни микробы под влиянием среды неслабо размножаются, другие исчезают…

Я усмехнулся:

— Если Бог есть, то он создал жестокий мир, в котором постоянно льется кровь, все живое уничтожает друг друга. Мы с вами создали бы что-то получше.

— Без проблем! — кивнул Котел. — Бог забыл про табу на уничтожение себе подобных. Я вообще не верю в теорию Дарвина. Я знаю откуда люди взялись, у меня есть экзотическая версия. Вот скажите, почему на земле войны, насилие, злость? Отвечаю. Мы потомки преступников, которых выселили с других планет. У нас насилие в крови. Причем негров переселили с жарких планет, эскимосов с холодных…

Кука что-то возразил Котлу, и они продолжили спор, правда, уже в менее накаленной атмосфере, но это и понятно — сама тема требовала серьезного подхода.

Вот за такими разговорами мы и доехали до ближайшей к реке станции — забыл ее название. Собственно, станция, громко сказано. Перед нами открылась обычная платформа с навесом. За платформой на утрамбованном пятаке женщины устроили рынок: прямо на земле разложили кучки овощей; здесь же бродили куры и дворняжки, чуть в стороне пролегала грунтовая дорога — вот такой словесный набросок той местности, и все под раскаленным небом.

Нам объяснили, что до реки шесть километров и посоветовали поймать попутную машину. Мы вышли на дорогу. Целый час голосовали, и все без толку; в сторону реки прошло с десяток легковушек, но ни одна не остановилась. Некоторые шофера, завидев нас, даже прибавляли газа. Меня охватила некоторая досада, Кука сжал кулаки.

— Дело принимает увлекательный оборот. Вот тебе и всеобщее братство, — язвительно промямлил Котел, но тут же около нас притормозил запыленный грузовик с полным кузовом грибников.

— Сидай, попутчики! — крикнул шофер, приоткрыв дверь.

Мы кое-как примостились на лавках, и машина покатила, вернее запрыгала, словно на огромной стиральной доске. Через десять минут от тряски у меня разболелся живот, а потом, когда дорога перешла в сплошные ухабы и грузовик стало кидать из стороны в сторону, затошнило. Я еле дотерпел до конца пути — небольшой деревни, где не было ни души, даже собаки и куры попрятались от свирепой жары.

— Кайф! Уютная деревушка, — отдуваясь, сказал Кука.

— Дома какие-то приплюснутые, — злорадно проговорил Котел. — И не видно телевизионных антенн.

— Приехали, вылазь! — крикнул шофер. Мы заплатили ему десять рублей, грибники рассчитались подосиновиками и подберезовиками.

— Как пройти к реке? — осведомился Кука у грибников.

Те кивнули на тропу, петлявшую в низине.

— Дуйте прямиком!

Мы побрели по лугу. Вокруг было полно цветов — перед глазами рябило и плыли какие-то темные точки, от сильных приторных запахов голова отяжелела и гудела, но главное, цветы были на невероятно высоких стеблях и чтобы разглядеть тропу, приходилось подпрыгивать.

Наконец, притопали к реке — глинистому склону, скользкому, хоть на лыжах кати. Ближе к воде глина перешла в непролазный ил — ступишь, ногу не вытащишь. И повсюду какие-то кратеры, из которых с бульканьем вырывался пар. Ну, скажу вам и река в том месте! Никто, даже я не мог такого предположить — вся заросшая и узкая; вода цвела и выглядела зеленой кашей. По реке, словно черти, плыли коровы.

На противоположном берегу, среди огородов, похожих на одеяла из лоскутов, стояла еще одна деревня. Она располагалась вдоль реки и смотрела на свое отражение, которое почему-то было сильно увеличено и смещено — видимо, от напора солнца. Эта деревня была побольше, чем предыдущая, но дома в ней стояли чересчур тесно, и казалось, ссорятся за лучшее место. За деревней темнел лес.

— Самое главное в незнакомом месте — найти хорошего товарища, — додумался Котел. — Тогда все устроится.

— Неслабо мыслишь. Продолжай, развивай свои мысли, — хмыкнул Кука и, расправив плечи, демонстрируя отличную физическую подготовку, куда-то понесся с бравым видом, искоса посматривая на себя, наслаждаясь своей быстротой и ловкостью.

Позднее выяснилось — без долгих проволочек он развил бешеную деятельность. Уже через несколько минут мы увидели его выплясывающим в плоскодонке на середине реки. В лодке с шестом он частично выглядел Бабой-Ягой в ступе, с той лишь поправкой, что не летел и не плыл, а барахтался на месте, но явно требовал к себе внимания.

— Сейчас перевезу вас на тот берег, — простодушно загоготал он. — В лес, деревья рубить для