последняя прогулка и… вот ворота.

Она подъехала на своей кобыле, наклонилась, подняла крюк и открыла ворота.

— Нет, прошу вас, нет, — сказала она, когда Пламенный собрался последовать за ней.

Смиренно повинуясь, он осадил Боба, и ворота захлопнулись перед ним. Но разговор еще не был закончен, и она не уезжала.

— Слушайте, мисс Мэзон, — сказал он тихо, и голос его дрожал от волнения, — я хочу уверить вас в одном. Я вовсе не хочу позабавиться с вами. Меня к вам тянет, вы мне нужны, я еще никогда в своей жизни не был так серьезен. Ничего дурного у меня нет на уме. Намерения мои — самые честные…

Но тут выражение ее лица заставило его замолчать. Она была рассержена и одновременно смеялась.

— Вот уж этого вы не должны были говорить! — воскликнула она. — Это… это совсем как в брачной конторе: намерения честные, цель — брак. Но я сама виновата. Должно быть, это вы называете — настаивать.

С тех пор, как Пламенный стал жить в городах, загар сошел с его кожи, и сейчас кровь алым потоком залила его шею и лицо. В своем смущении он и не помышлял, что в эту секунду она смотрит на него благосклоннее, чем когда-либо раньше. Ей не приходилось видеть больших, взрослых мужчин, которые краснеют, как мальчишки, и она уже раскаивалась в своих необдуманных резких словах.

— Слушайте, мисс Мэзон, — начал он медленно и запинаясь, но затем понесся с такой быстротой, что его с трудом можно было понять. — Я — грубый, неотесанный человек, это мне известно, знаю я и то, что во многом я — невежда. Меня никогда не обучали хорошим вещам. Раньше я никогда не ухаживал и не влюблялся… и я не знаю, как подступиться к этому, и говорю, как последний идиот. Вам нужно только не обращать внимания на мои глупые слова и почувствовать человека, который стоит за ними. Это — я настоящий, и чувство у меня хорошее, хотя я и не знаю, как к этому подойти.

В манерах Диди Мэзон было что-то быстрое, напоминающее птицу, и настроения ее сменялись с такой же быстротой. Сейчас она вся была охвачена раскаянием.

— Простите мне этот смех, — сказала она через ворота. — И я не по-настоящему смеялась. Я была удивлена, сбита с толку и обижена к тому же. Видите ли, мистер Харниш, я не привыкла…

Она остановилась, испугавшись своей фразы, какую начала по свойственной ей живости.

— Вы хотите сказать, что не привыкли к таким предложениям, — пояснил Пламенный, — предложениям с налета: «Как поживаете, рад с вами познакомиться, не хотите ли быть моей женой!»

Она кивнула головой и расхохоталась; на этот раз и он присоединился к ее смеху, и неловкость исчезла. Он воспрял духом и продолжал с большей уверенностью и хладнокровием.

— Вот видите, каково мое положение. У вас есть опыт в таких вещах. Я не сомневаюсь, что вы получали массу предложений. Ну а я в этом деле невежда и чувствую себя как рыба, выброшенная из воды. А потом, ведь это не предложение. Это — любопытное стечение обстоятельств, вот и все, а я приперт к стенке. Я не лишен здравого смысла и знаю, что мужчине не подобает рассуждать с девушкой о браке, заманивая ее на знакомство обещанием жениться. Вот тут-то я и попался. Во-первых, я не могу познакомиться с вами в конторе. Во-вторых, вы сказали, что не хотите встречаться со мной за пределами конторы и этим дать мне возможность с вами познакомиться. В-третьих, вы выставляете довод, что о вас будут болтать, так как вы у меня работаете. В-четвертых, я во что бы то ни стало хочу с вами познакомиться и заставить вас понять меня, а мысли у меня честные. В-пятых, вы стоите там, по одну сторону ворот, и собираетесь уехать, а я здесь, по другую, и я в большом затруднении, я вынужден что-то сказать, чтобы вы еще раз обсудили этот вопрос. В-шестых, я это сказал. А теперь я окончательно настаиваю, чтобы вы еще подумали.

Ей приятно было смотреть на его серьезное, взволнованное лицо, вслушиваться в эти простые, безыскусные слова, еще сильнее подчеркивающие его страстную настойчивость и так резко его отличающие от среднего уровня мужчин, каких она знала. Потом она перестала слушать и отдалась течению своих мыслей. Любовь сильного мужчины всегда имеет притягательную силу в глазах нормальной женщины, — никогда еще Диди не ощущала этого так остро, как теперь, когда она смотрела сквозь решетку ворот на Пламенного.

Ей и в голову не приходило выйти за него замуж — против этого она могла бы привести сотню доводов, — но почему бы все-таки не встречаться с ним? Конечно, она не чувствовала к нему неприязни. Напротив, он ей нравился, нравился с того дня, когда она впервые его увидела и вгляделась в его худощавое лицо индейца и вспыхивающие индейские глаза. Он казался ей настоящим мужчиной, и не только потому, что он обладал великолепной мускулатурой. Помимо этого, ореол романтизма окружал его, смелого и грубого авантюриста Севера, этого человека, совершившего немало подвигов и владевшего многими миллионами, человека, явившегося из арктических стран, чтобы сражаться и побеждать людей Юга.

Жестокий, как индеец, игрок и хищник, человек без всякой морали, чья жажда мщения никогда не утолялась и кто топтал всех, восстававших против него… о да, она знала все бранные клички, какими его награждали. Однако она его не боялась. С его именем было связано не только это. Прозвище Пламенный напоминало ей и о другом — о том, что писалось во всех газетах, журналах и книгах о Клондайке. В конце концов, это имя могло тронуть воображение любой женщины, как затронуло ее, когда она, отделенная воротами, прислушивалась к его серьезным, страстным словам. Ведь Диди была женщиной, с женским тщеславием, и это тщеславие было польщено тем, что такой человек обратился к ней.

И еще многое иное скользило в ее мозгу — ощущение усталости и одиночества, темные тени смутных чувств и еще более смутных побуждений, глухие, неясные шепоты и отзвуки, шелест забытых поколений, кристаллизовавшийся и возвращенный к бытию, сущность жизни и мощность духа, который, скрываясь под тысячами обликов и масок, вечно пробивается наружу. Искушение было сильное — кататься с этим человеком среди холмов. Она думала только о прогулках, ибо твердо была убеждена, что жизнь этого человека никогда не сможет стать и ее жизнью. С другой стороны, обычные женские страхи и робость ее не останавливали. Она никогда не сомневалась в том, что всегда и при всех обстоятельствах сумеет о себе позаботиться. Тогда — почему бы не согласиться? В конце концов, это было таким пустяком.

Она вела, в лучшем случае, самую обыкновенную, скучную жизнь. Она ела, спала и работала, и этим все исчерпывалось. Как в панораме, прошла перед ней ее жизнь анахорета: шесть дней недели она проводила в конторе, переправляясь на пароходе туда и обратно; она урывала вечерние часы для пения под аккомпанемент рояля, для мелкой стирки, для шитья и починки, для подсчета скромных расходов. Два вечера в неделю она позволяла себе развлекаться, остальные свободные часы и субботние вечера проводила с братом в больнице; только на седьмой день, в воскресенье — ее единственный день — она каталась по холмам. Но это были такие одинокие прогулки. Никто из ее знакомых не катался верхом. Несколько студенток поддались ее уговорам, но, проведя одно-два воскресенья верхом — на наемных лошадях, потеряли всякий интерес. Одна из них, Мэделин, купила себе лошадь и несколько месяцев с энтузиазмом предавалась верховой езде, но затем вышла замуж и уехала в Южную Калифорнию. И в конце концов эти вечные одинокие прогулки начинали надоедать.

Он был таким мальчишкой, этот великан-миллионер, которого боялась добрая половина богачей Сан-Франциско. Такой мальчишка! Она и не подозревала об этой стороне его характера.

— Как люди женятся? — говорил он. — Ну, во-первых, они встречаются; во-вторых, нравятся друг другу по виду; в-третьих, знакомятся; в-четвертых — либо женятся, либо нет, смотря по тому, понравились ли они друг другу после знакомства. Но какая же у нас возможность узнать, достаточно ли мы нравимся друг другу, если мы сами не создадим этой возможности? Черт бы меня побрал, если я знаю. Я бы заглянул к вам, пришел бы к вам в гости, но я знаю, вы, кажется, нанимаете комнату или живете в пансионе, так что это не подойдет.

Тут настроение у Диди изменилось, и положение показалось ей до смешного нелепым. Ей захотелось рассмеяться — не гневно, не истерически, а просто весело. Это было так забавно. Она сама — стенографистка, он — известный миллионер, а между ними — ворота, через решетку которых он излагает свою теорию о том, как люди знакомятся и женятся. Но положение казалось ей не только смешным, но и невозможным. Необходимо отказаться от этой программы тайных встреч среди холмов. А если он после этого попробует ухаживать за ней в конторе, она вынуждена будет бросить хорошую службу, тем дело кончится. Об этом не особенно приятно было думать, но она знала, что мужчины, особенно в городах, не