И снова с отдаленнейших слетаются планет, винтами развеерясь из-за солнца. Пустыни смыты у мира с хари, деревья за стволом расфеерили ствол. На площади зелени — на бывшей Сахаре — сегодня ежегоднее торжество. День за днем спускались дни, и снова густела тьма ночная. Прежде чем выстроиться сумев, &# 8195;они грянули: — Начинаем! «Голоса людские, зверьи голоса, &# 8195;рев рек ввысь славословием вьем. Пойте все и все слушайте мира торжественный реквием. Вам, давнишние, года проголодавшие, о рае сегодняшнем раструбливая весть, вам, милльонолетию давшие петь, пить, есть. Вам, женщины, рожденные под горностаевые мантии, тело в лохмотья рядя, падавшие замертво, за хлебом простаивая в неисчислимых очередях. Вам, легионы жидкокостых детей, толпы искривленной голодом молодежи, те, кто дожи́ли до чего-то, &# 8196; и те, кто ни до чего не до́жил. Вам, звери, ребрами сквозя, забывшие о съеденном людьми овсе, работавшие, кого-то и что-то возя, пока исхлестанные не падали совсем. Вам, расстрелянные на баррикадах духа, чтоб дни сегодняшние были пропеты, будущее ловившие в ненасытное ухо, маляры, певцы, поэты. Вам, которые сквозь дым и чад, жизнью, едва державшейся на иотке, ржавым железом, шестерней скрежеща, работали всё-таки, делали всё-таки. Вам неумолкающих слав слова, ежегодно расцветающие, вовеки не вянув, за нас замученные — слава вам, миллионы живых, кирпичных &# 8195;и прочих Иванов». Парад мировой расходился ровно, — ведь горе давнишнее душу не бесит. Годами печаль в покой воркестрована и песней брошена ввысь поднебесить. Еще гудят голосов отголоски про смерти чьи-то, про память вечную. А люди уже в многоуличном лоске катили минуту, весельем расцвеченную
