Беляк торопливо шагал по улице, не замечая ничего вокруг. Он был взволнован не на шутку. Тревога за судьбу друзей сменялась беспокойными мыслями об опасности, угрожающей делу, типографии. Поставлен под удар выпуск подпольной газеты. Надо срочно спасать, эвакуировать типографию. Вынести ее по частям из-под церкви, спрятать пока что в разных местах кладбища. Но кто будет это делать? Микулич? Один он не справится. Придется помогать ему.

Придя на службу, Беляк узнал, что ночное происшествие уже известно большинству сотрудников управы. Шли разговоры о том, что в рабочем поселке ночью остановили двух неизвестных. Одного задержали, а другому удалось бежать, и его сейчас разыскивают. У задержанного нашли много экземпляров подпольной большевистской газеты «Вперед», а также паспорт и пропуск на право посещения города, выданный на имя Понурина, крестьянина деревни Ставок. Задержанный ни на какие вопросы не отвечает и выдает себя за глухонемого. Все это было известно от машинистки управы Соколовой. На квартире у нее жил следователь гестапо Люстенбург, от которого она и узнала все подробности.

То, что гестаповцы не знали о ранении Найденова, немного успокаивало Беляка. Но он по-прежнему опасался и за Найденова, которого могут обнаружить, и за Микулича, и за работника паспортного стола управы, обеспечивавшего партизан документами.

«Все зависит от того, как поведет себя Багров в гестапо, — размышлял Беляк. — Сможет ли он молчать до конца? Хватит ли у него сил и мужества?»

Только в молчании Багрова было спасение товарищей и всего дела. Беляк уже успел узнать Багрова как честного, смелого человека. Но надо было трезво подходить к делу. Беляк понимал, что Багрову никто и ничто помочь уже не может. Из когтей гестапо живым не уйдешь. Вдобавок, Багрова схватили с неопровержимыми уликами — с газетами. Вопрос сейчас состоял в том, вынесет ли он пытки, не проговорится ли.

Больших усилий стоило Беляку заставить себя заниматься служебными делами. Разбирая бумаги, он думал о том, как организовать помощь Найденову, если ему станет хуже; кто будет дальше выпускать газету; как повидаться со Снежко, ожидающим Багрова на заезжем дворе.

Вечером, направляясь домой, Беляк увидел около здания почтамта ожидающего его Микулича. Старик, хмурый, осунувшийся, с запавшими глазами, приблизился к нему и тихо сказал:

— Кончился… Отошел.

Беляк вздрогнул, оглянулся и пошел рядом с Микуличем.

Найденов умер утром. Возвратившись от Беляка домой, Микулич застал его уже мертвым. Старуха, жена Микулича, рассказала, что Найденов перед смертью что-то говорил ей, но она, глухая, так ничего и не поняла. Микулич похоронил друга рядом с Михаилом Павловичем Кудриным.

— Пусть и лежат вместе, — грустно закончил Микулич.

Печатать газету теперь было некому, но даже если бы и нашелся человек, все равно типографию приходилось свертывать. Этого требовали обстоятельства.

Через два дня после смерти Найденова на кладбище явились представители комендатуры и гарнизона. Они осмотрели церковный подвал и решили оборудовать в нем бомбоубежище.

Надо было принимать срочные меры. Беляк и Микулич обсуждали положение вдвоем. Информировать бюро окружкома не хватало времени. Вынести типографию они не решились, опасаясь внезапного появления немцев. В конце концов приняли решение залить цементом пол той комнаты, где был люк, ведущий в нижнее подземелье. Цемент хранился тут же в подвале. Вечером Беляк пришел к Микуличу, и за ночь вход в типографию был замурован наглухо.

А наутро, явившись в управу, Беляк узнал, что Герасим Багров умер, не проронив ни слова. Об этом рассказала машинистка Соколова.

Снежко повез в лес печальные вести.

Лето было на исходе. Отряд обжился на новом месте и устроился гораздо лучше, чем раньше. Он занимал возвышенность, окруженную топями, пробраться по которым без проводника было почти невозможно. Отпала надобность минировать подходы к лагерю, оказалось возможным оставить всего две заставы: болота тянулись почти непрерывно, отовсюду защищая расположение партизан.

В запасном лагере нашлось много землянок, крепких шалашей, добротно отстроенных руками красноармейцев. Но и их уже не хватало. Отряд рос не по дням, а по часам. Мобилизация, которую все же провели партизаны среди окрестного населения, дала отряду почти две сотни боеспособных мужчин- добровольцев. Тридцать человек прислал из города Беляк. Теперь количество бойцов доходило до восьмисот.

— Народ поднимается… Народ! — радостно говорил Пушкарев. — Да разве можно одолеть такую силу? Никогда!

Это было именно так. Партизанское движение росло, ширилось, превращалось в священную народную войну.

Теперь гитлеровцы уже не думали о блокаде отряда. Они только укрепляли свои гарнизоны в ближайших селах, стараясь защитить от партизан свои коммуникации. Но диверсии на железной дороге, крушения вражеских эшелонов не прекращались. Они вошли в систему боевой деятельности отряда, и о них регулярно сообщали сводки Совинформбюро.

Как-то ранним утром Зарубину доложили, что западная застава задержала пятерых вооруженных конников. Они назвали себя партизанами. Бойцы заставы спешили их, обезоружили и под конвоем направили в расположение отряда.

— Где же они? — взволнованно спросил Зарубин.

— Сейчас подойдут, — сказал посыльный.

Все высыпали из землянки. По лагерю под конвоем вели группу людей, и Зарубину было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться в том, что пришли свои. Двоих он сразу узнал. Это были партизаны, посланные почти год назад на поиски соседних отрядов. Трое других были, видимо, гости. Партизаны, узнав своих, шумно приветствовали пришедших.

Впереди шагал с кожаной кепкой в руке среднего роста, но широченный в плечах, толстогубый и густобровый здоровяк лет тридцати пяти, с трубкой в зубах. На его загорелой, совершенно гладкой, точно отполированной голове поблескивали солнечные лучи.

Окинув веселым взглядом собравшихся партизан и сразу определив, что Зарубин является командиром, здоровяк направился к нему и басом загремел:

— Прямо скажем: отлично гостей встречаете! — Он раскатисто захохотал. — Видать, здорово на молоке обожглись, коли на воду теперь дуете. — Он протянул Зарубину свою широченную ладонь и представился: — Начальник разведки отряда, которым командует товарищ Локотков. Лисняк моя фамилия. А это товарищ Охрименко Дмитрий Константинович, а это мой ординарец Павел Цибульков. А то ваши два… Прошу любить и жаловать.

— Не обижайся, товарищ сосед, за встречу, — сказал Зарубин, — сам знаешь: лесные порядки.

— Брось, майор! Обижаться не на что, — ответил Лисняк. — Правильно действуете. Я сразу понял: видно, ученые ребята. А ну, веди в свои хоромы.

Все проследовали в штабную землянку, которая здесь была гораздо просторней, чем в старом лагере.

После бурной и радостной встречи возник первый тревожный вопрос.

— Сколько человек приходило от нас? — спросил Пушкарев.

— Трое, — ответил Лисняк, старательно обтирая платком лицо и голову. — Эти вот двое, — он кивнул в сторону посланцев отряда, — ну и мой коллега, Георгий Владимирович Костров.

— А где же он? — с беспокойством спросил Добрынин.

— Остался около разъезда. Залег и посвистывает, — ответил Лисняк. — Говорит, что там его человек на разъезде и на свист обязательно выйдет. К вечеру обещал тут быть. К нам он пешим пришел, а от нас верхом едет. Ну и голова же этот Костров! Прямо академия! Как начал с нашими пленными болтать, мы аж