ли немцев на том берегу, организовать круговую оборону.

Все работали энергично, не чувствуя усталости, зная, что до завтрашней, решающей судьбу отряда ночи оставалось очень мало времени.

С наступлением темноты четверо партизан во главе с Бойко переправились через реку и пошли на поиски предателя. Час спустя перебрался на тот берег Костров, а затем началась перевозка раненых и детей.

…А уже в час тридцать ночи большой транспортный самолет, дружно взревев моторами, оторвался от Малой земли, и вскоре рокот его затих на востоке. Самолет садился и взлетал за рекой потому, что на этом берегу все посадочные площадки партизан уже были заняты врагом.

Как только самолет исчез, все облегченно вздохнули. Отправили раненых, детей, почту, наградные листы, деньги, собранные на постройку танковой колонны, многочисленные письма.

На партизанском аэродроме самолет продержали на этот раз всего двадцать семь минут.

— А с грузом что будем делать? — спросил Добрынин, показывая на груду тюков, сгруженных с самолета и уже перевезенных партизанами на этот берег.

— Не волнуйся, Федор Власович, — успокоил Зарубин. — Была бы еще одна такая куча, и то бы управились. — И он приказал созвать к нему командиров.

На берегу лежали ручные пулеметы, автоматы, боеприпасы, гранаты, компасы, сапоги, плащ- палатки, маскировочные халаты, продукты.

Собравшимся командирам Зарубин объявил, что ввиду предстоящего завтра боя убирать груз на склад незачем. Нет смысла и переносить его в лагерь. Надо здесь же распределить все по подразделениям и раздать на руки. Каждый должен получить и унести с собой то, что ему будет выдано.

— А отоспаться ребята успеют, — добавил он. — Все-таки весь день в нашем распоряжении.

Раздача оружия и имущества окончилась, когда на востоке из-за леса показалось солнце.

Восход солнца застал командира взвода Бойко и четырех партизан в пути. Бойко хорошо знал дорогу к сторожке лесника и сейчас уверенно вел своих товарищей мелколесьем, по высокой росистой траве.

Почти всю дорогу он молчал. Бойко был чрезвычайно молчаливым, даже угрюмым человеком. Ему уже было под сорок лет, но сейчас он казался много старше: смерть двух близких людей надломила его.

Он заговорил, лишь когда вошли в густой, глухой бор и остановились отдохнуть возле расщепленной ударом молнии и поверженной наземь огромной сосны. Все уселись на нее.

— Товарищ Снежко, — тихо сказал Бойко. — Вот эта стежка приведет прямо к нему. Тут метров триста. Я пойду другим путем, сзади зайду, на всякий случай, а ты веди ребят прямо.

Поросшая травой, едва заметная тропинка вывела партизан на лесную опушку, где стояла рубленая почерневшая изба. Из дверей выбежал человек и, легонько припадая на левую ногу, поспешил к ним навстречу. Он был пучеглазый, с вывернутой нижней губой.

— А я думал, партизаны!… — крикнул он, но сразу осекся.

Из-под капюшона на фуражке Дымникова отчетливо виднелась пятиконечная звезда.

Лесник хотел что-то сказать, но губы его только беззвучно шевелились. Потом он опомнился.

— Время такое, ребятки, не разберешь, где свои, где чужие. — Он выдавил из себя что-то похожее на улыбку и продолжал: — Да что же это я! Заходите, товарищи, прошу… — Он повернулся, готовый идти к дому.

В это время из-за избы вышел Бойко. Увидев его, предатель упал на колени и взмолился:

— Фомич! Голубчик! Родной! Прости… Заставили меня… С испугу сказал… — лепетал он, пытаясь обхватить ноги Бойко. — Угрожали убить, собирались избу сжечь. Со страху чего не наговоришь…

— Цыц! — оборвал его Снежко, сдерживая клокотавшую внутри злобу. — Холуй гитлеровский!

— Разрешите, товарищ командир? — спросил Дымников, дрожащими от ярости руками снимая с шеи автомат.

— Погоди, Сережа, погоди, дорогой, — тихо и грустно произнес Бойко. — Я с ним сам поговорю. Немцы далеко?

— Нет, не очень! Могу свести, показать, — облизывая губы, ответил лесник.

— Сами найдем! Ну, вставай, пошли! — властно приказал Бойко и, не оглядываясь, пошел впереди лесника.

Из лесу Бойко возвратился минут через пятнадцать один.

— Немцев тут немного, — сказал он хмуро, — но больше, чем нас, раз в пять. Надо идти осторожнее.

Бойко долгим взглядом посмотрел на избушку, снял шапку, как бы прощаясь с местом, где он в последний раз видел своих близких, и, понурив голову, повел ребят за собою.

Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Идя сюда, Бойко думал, что расправа с предателем облегчит боль, что месть принесет ему хоть какое-нибудь успокоение, а этого не произошло. Русая головка дочурки стояла перед его глазами, она мерещилась ему в зарослях леса, в омытой росой траве; он мысленно видел ее плачущей, протягивающей к нему руки, молящей о помощи. Тяжелый, приглушенный стон невольно вырвался из груди Бойко. Идущие за ним партизаны грустно переглянулись.

В конце мелколесья, перед большой поляной, поросшей густой травой, Бойко остановился.

— Дальше не пойдем, могут заметить, — сказал он. — Будем ждать темноты.

— А успеем, Григорий Фомич? — спросил Дымников. — Ведь начнут ночью…

— Знаю, — прервал его Бойко, — тут час ходу. Отдыхайте! — отойдя в сторону, он лег на землю вниз лицом.

Впереди был почти целый долгий летний день, вынужденное безделье тяготило партизан, но они понимали, что переход по открытой местности опасен. Они молча опустились на траву, достали сухари, лепешки, консервы, отцепили от поясов фляги с водой.

— Григорий Фомич, — позвал Снежко. — Вставайте! Подкрепимся немного.

Бойко не отозвался.

— Забылся, видно, — сказал Дымников. — Не будем трогать.

Позавтракав, партизаны улеглись спать, а Снежко остался охранять их.