— Мне, что ли, звонить? — спросил полицай.
— Нет, лучше уж мы позвоним, — сказал секретарь и вместе с Беляком вернулся в здание.
Через несколько минут секретарь появился на балконе, перегнулся через перила и спросил полицая:
— А что сказать Чернявскому?
Полицай посмотрел по сторонам, кинул подозрительный взгляд на проходившего мимо горожанина и, сложив ладони рупором, приглушенно сказал:
— Передайте ему, что мы приехали с совершенно секретным пакетом на его имя от начальника абверкоманды. Вот! — И он похлопал по кожаной сумке, висевшей у него на боку.
Секретарь исчез. На балкон вышел Беляк. Он приложил ко лбу козырьком руку, заслоняясь от лучей солнца, и постоял, разглядывая улицу. Потом вынул карманные часы.
— Поздновато, — произнес он и покачал головой.
Выглянул секретарь.
— Езжайте! — сказал он. — Господин Чернявский вас ожидает. Луговая, четырнадцать. Большой белый дом… Найдете?
— Попробуем, — ответил полицай, взбираясь на свое место. Мотоцикл умчался.
…Часовой с винтовкой за плечом, стоявший у особняка заместителя бургомистра, взял под козырек и вытянулся. Эсэсовец остался на мотоцикле, а полицай спрыгнул и быстро поднялся по ступенькам к парадному входу. Звонить не пришлось. Чернявский сам открыл дверь и провел полицая за собой в большую светлую комнату, устланную ковром.
— Вы господин Чернявский? — спросил курьер.
— Да.
— Здравия желаю! — полицай щелкнул каблуками. — Прошу получить и расписаться на конверте.
Он подал письмо и объемистый, обшитый и опечатанный прямоугольный сверток с грифом: «Строго секретно и весьма срочно». Чернявский осторожно вынул письмо, прочел его и автоматической ручкой, любезно поданной курьером, расписался.
Полицай, не торопясь, аккуратно сложил конверт вдвое, спрятал в карман, застегнул пуговку и спросил:
— Разрешите идти?
— Пожалуйста! Мой сердечный привет вашему начальнику.
— Есть передать сердечный привет… — И полицай, четко повернувшись, вышел.
Чернявский прошел вслед за ним, чтобы закрыть дверь.
Часовой стоял около невозмутимого рыжекудрого эсэсовца и разглядывал новенький мотоцикл.
Полицай быстро сбежал со ступенек, сел позади эсэсовца и сказал ему что-то вполголоса. Увидев остановившегося у дверей Чернявского, полицай козырнул ему. Затем мотоцикл взвыл и рванулся с места, оставив после себя сизо-голубое облачко.
Через десять минут взрыв потряс особняк заместителя бургомистра. Возник пожар. Приехавшие пожарники и гестаповцы нашли Чернявского мертвым.
А в это время виновники происшествия были уже далеко от города и мчались на предельной скорости по шоссе. Они не слышали взрыва и не гадали над вопросом: «сработает» ли сконструированная их руками мина? Знали точно, что «сработает».
Сбавив ход уже в лесу, мотоцикл съехал на песчаную дорогу и, пройдя километра два, стал. «Эсэсовец» остался сидеть за рулем, а «полицай» свалился на песок.
— Ой, кажется, Борис Федорович, ты из меня все потроха вытрусил! — произнес он.
— Можно вернуться и собрать. Ну, как думаешь? — спросил Веремчук, вытаскивая из кармана кисет с табаком.
— А чего думать? — ответил Дымников. — Расписочка тут. — Он похлопал по карману. — Кто ее дал, больше никогда не распишется. А подробности Беляк доложит.
Друзья рассмеялись и стали закуривать.
Беляк узнал о смерти Чернявского через полчаса. Весть о взрыве моментально облетела, весь город. У особняка бывшего заместителя бургомистра собралась толпа, понаехали автомашины, любопытные запрудили всю улицу.
Кто-то из гестаповцев допрашивал часового, охранявшего дом, и тот, заикаясь, плел что-то несуразное. Автоматчики шарили по двору, по саду, лазили на чердак, в подвал.
В управе восседал сам начальник гестапо. Он занял кабинет Чернявского, приказал вскрыть сейф, письменный стол, потом приступил к допросам. Первым был вызван Беляк.
— Вы, кажется, видели мотоциклистов и беседовали с ними? — спросил гестаповец через переводчика.
— Видел, но не беседовал, — ответил Беляк, — Беседовал с ними секретарь Чернявского. — И он подробно описал, как все происходило.
— Довольно! Идите! Секретаря ко мне! — оборвал его начальник гестапо.
Ввели секретаря.
— Кто был на мотоцикле? — рявкнул начальник гестапо.
— Эсэсовец и полицай…
— Вы проверили у них документы?…
— Нет. Они заявили, что из абверкоманды…
— Дубина!… — заревел гестаповец, тряся кулаками. — О чем вы с ними болтали?
— Они хотели видеть Чернявского… У них был срочный пакет… И…
— И?… — прорычал гестаповец, пригнувшись к столу.
— И я позвонил Чернявскому… Он согласился принять…
— Идиот! — бушевал начальник гестапо. — Убрать его.
Радостный и возбужденный, возвращался Беляк домой.
Он был восхищен поведением Веремчука и Дымникова.
«Какая смелость! Какая выдержка! — восторгался он. — Полное хладнокровие. Ни одного лишнего жеста, взгляда! Надо будет подробно все описать Пушкареву, Добрынину, всем. Пусть гордятся. И про допрос напишу. Смех — и только! За одну неделю: Шеффер, Бергер, Чернявский, Дубняк. Надо будет сходить к Микуличу и рассказать ребятам».
А старик Микулич с нетерпением ожидал Беляка в его квартире. И как только тот переступил порог, старик сразу доложил:
— Беда, Карпыч… Кудрину совсем плохо… Паралич стукнул.
Беляк изменился в лице.
— Где он?
— Там же… в подвале…
Беляк глянул в окно. Уже темнело.
— Пойдем!
Кудрин лежал в типографии, на матраце, а возле него на коленях стоял большой, неуклюжий Найденов.
Взглянув на Кудрина, Беляк сразу понял, что смерть близка.
Чувство бессилия охватило Беляка. Он ничем не мог помочь товарищу. Михаил Павлович Кудрин, чьими руками была создана типография и выпущены сотни экземпляров газет, человек, отдавший делу последние силы, — умирал.
— Я знал, что ты придешь, — хриплым, неузнаваемым голосом промолвил Кудрин. — Прости, Карпыч, хлопот наделал…
Губы его еле-еле шевелились.
— Горемыка ты наш родной, — склонившись над умирающим, плакал Микулич. — Душа ты наша чистая! Не уберегли мы тебя…
Кудрин слабым движением руки остановил его. С трудом вбирая в себя воздух, он прошептал:
