Добрынин и Костров вышли к «аэродрому». На дальних подступах к нему, там, где всего вероятнее было появление гитлеровцев, выставили усиленные засады. На посадочной площадке разложили сухие дрова и отрыли ямы для костров. Партизаны расположились группами вокруг «аэродрома».
Ночь стояла тихая. Высоко в небе перемигивались холодные звезды, то угасая, то разгораясь вновь. Зима была на переломе. Днем пригревало солнце, мороз ослабевал, снег подтаивал, а ночью опять все сковывало холодом, снег покрывался твердым настом, и можно было ступать по нему, не проваливаясь.
Зарубин, Добрынин и Костров сидели под большим разлапистым дубом, сильно обнаженные корни которого горбом выпирали из-под снега. Все волновались. Возбуждение возрастало с каждой минутой, и чем ближе подходил назначенный срок, тем медленнее тянулось время.
— Вот грех-то! — взглянув на часы, проговорил Зарубин. — Как долго! Будто назло! Хотя бы погода не испортилась. — Он озабоченно оглядел чистое, спокойное небо.
— Еще сорок минут. Шутка сказать! — Добрынин покачал головой и тоже посмотрел на часы. — При условии, конечно, если летчик аккуратный… А меня, скажу прямо, пробирает что-то. — Он встал и зябко передернул плечами.
— Давайте пройдемся, — предложил Костров, — а то и в самом деле замерзнем.
Все поднялись и пошли на поляну по протоптанной за день узенькой стежке, которая темной полоской вилась по снегу.
На противоположном конце поляны, у самого леса, слышались шум и дружный хохот. Направились туда.
Оказалось, партизаны, чтобы согреться, придумали забаву: привязав к березе оседланного коня, они заходили сзади и с разбега прыгали на него, пытаясь попасть в седло. Немногим удавалось это. Большинство, ударившись грудью или животом о круп лошади, падало в снег. Хохот вспыхивал то и дело. Дымников шумел больше всех, но зато дважды удачно вскочил в седло.
— Что кричишь, Сережка? — спросил Зарубин.
— Весело, товарищ капитан! Голос пробую, — отшутился Дымников.
— Кавалеристы из вас неважные, — сказал Зарубин и начал было снимать полушубок, чтобы показать, как прыгают настоящие кавалеристы, но в этот момент на востоке послышался едва уловимый гул.
Все на мгновенье замерли. Гул приближался. Опытное партизанское ухо уже улавливало рокот моторов советского самолета.
— К ямам! Зажигайте! — скомандовал Зарубин, застегивая полушубок и затягивая поясной ремень.
Партизаны засуетились на снежной поляне. Самолет был уже близко и начинал снижаться в поисках сигнальных костров. Летчик пустил белую ракету. Она на несколько секунд осветила все вокруг, выхватила из темноты поляну, лес, мечущиеся фигурки людей, затем распалась на мелкие брызги и погасла. Тогда стало еще темнее. Но через минуты вспыхнули, быстро разгораясь, шесть больших, в два ряда, костров. Сделалось опять светло и празднично. Летчик сбавил газ и решительно повел машину на посадку в коридор между кострами.
— Закрыть костры щитами! — громко распорядился Зарубин, когда машина, покачиваясь на лыжах, побежала по поляне.
Опять стало темно. Из-под щитов заклубился дым. Самолет остановился.
Из него выпрыгнул человек, за ним другой, и оба стали плясать, стараясь согреться.
— Кто прилетел? — подбегая, спросил Зарубин.
— Подполковник Гурамишвили! — отозвался один из гостей. — Будем знакомы.
Но Зарубин сначала сам представился старшему, как требовал устав, и лишь после этого пожал протянутую руку.
— Со вчерашнего дня вы уже не капитан, а майор, — сказал Гурамишвили. — Есть приказ командующего.
Затем подполковник поздоровался с Добрыниным, Костровым.
Подкатили две пары саней.
— Теперь окончательно замерзнем, — как-то безнадежно сказал летчик, усаживаясь в сани.
— А это зараз побачимо, — задорно сказал партизан-возчик и отпустил вожжи. Застоявшиеся кони взяли с места, так что летчик едва удержался в санях, схватившись за плечо Кострова. — Одно дело в небесах, другое в лесу, — засмеялся партизан, подстегивая коней.
В окружкомовской землянке сегодня было особенно тепло и уютно. Ярко горели, свисая с потолка, две маленькие электрические лампочки под бумажными абажурами. Добрынин предложил гостям поужинать, но, к его великому разочарованию, они отказались от еды, ссылаясь на то, что основательно «заправились» перед вылетом, два часа назад. Зарубин и Костров переглянулись и рассмеялись. Гурамишвили вопросительно посмотрел на них.
— Да вот наш комиссар промахнулся. От обеда отказался сегодня — готовился основательно с вами поужинать, и не вышло, — объяснил Зарубин.
Смущенный Добрынин с укором покачал головой.
Подполковник добродушно рассмеялся.
— Что же, придется согласиться выпить чаю. На большее мы, к сожалению, сейчас не способны.
Деловая беседа началась уже за чаем. Гости не располагали временем. Не позднее четырех ночи их надо было проводить в путь, чтобы до рассвета они успели миновать линию фронта.
Внимательно слушая доклад командира отряда, подполковник отпивал глотками кипяток и одновременно делал записи в своей полевой книжке. Это был типичный представитель солнечной Грузии: высокий, поджарый, с крупной головой: густая, повитая серебром шевелюра, широкий выпуклый лоб. Большие черные глаза смотрели уверенно, смело. Он изредка поглаживал рукой щеки, покрытые жесткой седоватой щетиной, и молча кивал головой.
Зарубин дал исчерпывающую характеристику состояния, боеспособности отряда, рассказал о возможностях партизан, отметил недостатки в боевой работе. Он доложил подполковнику и о потерях, понесенных отрядом, а потом коротко описал, как работают в городе Беляк и его товарищи.
По выражению липа подполковника можно было заключить, что доклад его удовлетворил.
С нескрываемым интересом выслушал он рассказ Зарубина об операции, проведенной Рузметовым, об освобождении пленных и захвате скота.
— Храбрецы! — похвалил Гурамишвили. — Замечательно! Правильно говорит наша пословица: «Если у воина железное сердце, то и деревянный меч в его руках — грозное оружие». Кто руководил операцией?
— Вновь назначенный начальник штаба отряда, младший лейтенант Рузметов, — ответил Зарубин.
— Рузметов? — переспросил подполковник.
— Да, Рузметов Усман, — подтвердил командир.
Подполковник попросил познакомить его с Рузметовым.
Нового начальника штаба нашли около больного Пушкарева и привели в землянку. Беседа сразу приняла непринужденный характер.
— Ты как же сюда попал, в леса? — запросто, как старого знакомого, спросил Гурамишвили.
Рузметов рассказал.
— Молодец! — одобрил подполковник. — Откуда сам?
— Из Хорезмской области Узбекской ССР…
Рузметов в нескольких словах изложил свою биографию. Он — сын колхозника-хлопкороба, в прошлом батрака. Комсомолец, потом коммунист. На родине живут отец, мать и две сестренки. Среднюю школу окончил в Ташкенте, служил два года в армии, после этого поехал в Москву, мечтал стать инженером-химиком.
— А стал начальником штаба партизанского отряда! — прервал его подполковник.
— Так точно.
