Она снова посмотрела на фотографию, после чего сделала последний выстрел.

— За два года эти сволочи успели прославиться.

Питер уклончиво пожал плечами.

— Вот что я вам скажу. Оставьте свой телефон моей секретарше. Я подумаю — тогда и поговорим.

Питер поднялся. Поллард встала вслед за ним. Она не могла придумать, какой еще аргумент привести. Он проводил ее до двери. Она оставила свой номер и спустилась на лифте в холл, чувствуя себя коммивояжером, которому за день не удалось ничего продать.

Поллард жалела о своих документах — жетоне и карточке, которые удостоверяли, что она агент ФБР. «Кредитки» давали моральное право спрашивать людей о чем угодно. Она всегда без колебаний звонила в любую дверь, задавала любой вопрос и почти всегда получала ответ. Нет, она даже хуже, чем неудачливый коммивояжер. Она ощущала себя человеком, тайком крадущим со стола остатки десерта. Словом — никем и ничем.

И она поехала обратно в Сайми-Уэлли готовить обед для своих мальчиков.

Холмен в оцепенении следил за тем, как уезжает Поллард. Он не сказал ей о подлинной причине, по которой увидел ее под мостом. На самом деле он ехал к Чи. И про то, что был здесь дюжину раз, — тоже соврал. Он возвращался сюда раз двадцать, а может, тридцать. Он оказывался на мосту по нескольку раз в день и по два-три раза за ночь. Иногда его приводило сюда почти бессознательно, словно он засыпал за рулем и машина сама привозила его к каналу. Он не всегда перелезал через изгородь. Большей частью он проезжал по мосту не останавливаясь, но иногда припарковывался, перегибался через перила и под всевозможными углами разглядывал ужасные белые пятна. Холмен не открыл Поллард правду о своих поездках и знал, что никогда и ни с кем не сможет разделить ее, равно как и тот ужас, который он испытывал при виде светлых проплешин на бетоне.

Холмен хорошенько обдумал разговор с Поллард и решил не ездить к Чи. Им, конечно, надо было пообщаться, но он многое не хотел рассказывать Чи.

Он развернулся, чтобы ехать в Калвер-Сити, и позвонил Чи по мобильному.

— Мать твою! Братишка? Ну, как тебе новая тачка?

— Я не хотел, чтобы твои ребята угрожали старику. Они выставили меня дураком.

— Приплыли! Этот мерзавец драл с тебя по двадцать баксов в день, хотя его развалюха притягивает копов, как магнит, и это в твоем-то положении! Он знал, что делает, братишка… я не мог его простить.

— Он же старик, Чи. И у нас была договоренность. Никто меня не неволил.

— Ты знал, что этот кусок дерьма оштрафован на кучу бабок?

— Нет, но дело в том, что…

— А что ты хотел, чтобы я сделал? Послал ему букет цветов? Или записочку с извинениями?

— Нет, но…

Холмен понимал, что разговор бессмысленный, и жалел, что затронул эту тему. Были вещи и поважнее.

— Слушай, я ни в чем тебя не виню, просто к слову пришлось. Я знаю, у тебя были самые благие намерения.

— Я ж за тебя горой, братишка, не забывай.

— Видишь ли, я слышал — Мария Хуарес исчезла.

— Оставила родственников?

— Да. Копы получили ордер и теперь винят меня в ее побеге. Ты не мог бы поспрашивать?

— Легко, братишка. Посмотрим, что получится. Тебе что-нибудь еще нужно?

Холмену и вправду кое-что было нужно, но не от Чи.

— Да так, ерунда, — сказал он. — Сегодня я нарвался на копов из-за этой Хуарес. С тобой копы не говорили?

— А о чем им со мной говорить?

Холмен объяснил, что Рэндом назвал Чи по реальному имени. Чи помолчал, но потом голос его звучал спокойно.

— Не нравится мне это, братишка.

— Мне тоже. Не знаю, следят они за мной или прослушивают телефон в моей комнате, но не звони мне по нему больше. Только по сотовому.

Холмен повесил трубку и молча направился по делам. От моста 4-й улицы до промышленного района он добирался почти час. К концу дня, когда люди возвращаются с работы, дороги всегда перегружены. Холмен забеспокоился, не опоздает ли, но он успел доехать до типографии за несколько минут до закрытия.

Холмен не стал парковаться на стоянке — встреча с Тони Гилбертом не входила в его планы. Он встал на другой стороне улицы и продолжал сидеть в машине, ожидая пяти часов. Рабочий день кончался в пять.

Холмен посмотрел на отцовские часы с замершими стрелками. Может, он носил их именно поэтому — время не имело значения.

Ровно в пять мужчины и женщины вышли из типографии и через стоянку направились к своим автомобилям. Холмен видел, как Тони Гилберт открыл дверцу «кадиллака», а две девушки из первой приемной забрались в «джетту». Три минуты спустя он заметил, как покинувший здание Питчесс садится в «додж», такой же ветхий, как колымага Перри.

Холмен подождал, пока Питчесс вырулит со стоянки, и скользнул в поток транспорта, пристроившись позади под прикрытием нескольких машин. Он следовал за «доджем» почти милю, пока не удостоверился, что поблизости нет никого из типографии. Он обогнал ехавшие впереди машины и вернулся на полосу, оказавшись сразу за Питчессом.

Холмен просигналил и увидел, как Питчесс бросил взгляд на зеркало заднего вида, но продолжил вести машину, не уступая дороги.

Холмен снова нажал на гудок и, когда Питчесс заметил его, знаками показал, чтобы тот сворачивал.

Питчесс правильно его понял и заехал на стоянку «Сейфуэй». Он остановился, но из машины не вышел. Холмен подумал, что сукин сын, скорей всего, испугался.

Холмен припарковался рядом и выбрался наружу. Стекло «доджа» стало опускаться по мере приближения Холмена.

— Можешь достать мне пистолет? — спросил Холмен.

— Я знал, что снова увижусь с тобой.

— Так можешь или нет?

— Есть деньги?

— Да.

— Тогда я все, что угодно, достану. Залезай.

Холмен обошел машину и сел на пассажирское сиденье.

Когда Холмен вечером вернулся домой, место, где обычно стояла колымага Перри, пустовало.

Уклоняясь от струек воды, стекавших из кондиционера, Холмен, как обычно, вошел через парадную дверь. Было почти десять, но Перри все еще сидел за столом и, задрав ноги, читал журнал.

Холмен решил поскорее подняться к себе, чтобы не впутываться в разговор, но Перри отложил