станут дружескими, я предоставлю вам доступ ко всей документации.

Эдгар сделал знак неграм, и буквально через две секунды мое тело оказалось надежно прикрепленным к креслу. Меня охватило ставшее почти привычным ощущение физической несвободы. Я не сопротивлялся. Сопротивляться нужно было раньше, когда меня оставили одного. Тогда нужно было бить унитаз и перепиливать себе глотку острым осколком. Теперь поздно. Если уж решил воевать и дойти до конца – вперед! Последний бой начинается. От ожидания чего-то невероятно страшного в животе похолодело. Я шумно сглотнул.

— У меня есть гипотеза о наличии у вас и подобных вам особей неких устойчивых императивов, в некотором приближении аналогичных нашей морали, – с лекторской убежденностью сообщил Тэн. – Вы, как человек, рожденный в тоталитарном обществе, не привыкли делать выбор, но если все-таки заставить вас его сделать, то возможен интересный эффект, который и приведет к нужному результату. Скажите, пожалуйста, сколько будет два плюс два?

— Восемь, – буркнул я.

— Отлично.

— А если бы я сказал четыре?

— Неважно, что бы вы сказали. Так же неважно, что вы выберете и как себя поведете. Меня устроит любой результат. – Тэн отодвинул в сторонку негра, встал на его место и положил мне на плечо свою сухую костлявую ладонь. – Каждому из нас время от времени приходится менять свои принципы. Только покойники остаются вечно верны своим заблуждениям. А жизнь очень изменчивая штука. Именно этим она отличается от смерти. Жизнь, хоть и бывает, уродлива, беспрестанно развивается и часто на одни и те же вопросы дает разные ответы, а смерть, как бы она ни была совершенна, не может сотворить ничего нового. Любые убеждения – это смерть.

Тэн щелкнул пальцами, и серая скучная плоскость, рубившая пространство моей камеры, отпрыгнула и преобразилась, засияв белоснежным кафелем, медицинской сталью и бактерицидными лампами. Гладкая стена оказалась толстым голубоватым стеклом, за которым скрывалась довольно большая пустая комната.

Единственным предметом мебели там было кресло, совсем не похожее на то, в котором сидел я сам. Вместо потертого кожзаменителя все его части сверкали нержавейкой. Металлическая спинка смахивала на крупную терку из-за покрывавших ее овальных отверстий.

Подлокотники с зажимами выглядели так же, как и мои, только окаймлялись узкими желобками.

«Все-таки изувечат, – решил я. – Скверно. Но почему я здесь, а не там?»

Мои пальцы сами собой сжались в кулаки. Ну, изувечат. Ну и пусть. Не я первый, не я последний. Сколько нас таких на нашей веселой планете страдало в разные времена. Ничего нового в этом нет.

— Через минуту у вас не будет возможности остановить процедуру, – сказал Тэн скучным голосом. – Вам следует прямо сейчас сделать небольшое эмоциональное усилие по преодолению заложенных с детства барьеров.

Ну почему? Почему я выжил в том бою у «Автово»?

Все равно моя смерть – вопрос времени, и только от меня зависит, станет ли она гнусно-пакостной или торжественно-праздничной. Как там в классике? Летят самолеты – салют Мальчишу. Но не будет ничего такого.

Тот фарш, который от меня останется, скинут на какую-нибудь грядку для удобрения местной почвы или просто сожгут и забудут. А что дома? Поставят в файле отметку: «Погиб при выполнении боевого задания» и тоже забудут. Мать вспомнит. Обязательно вспомнит. На то она и мать. Даже такая, как моя. Тумана будет помнить всегда. Всю свою, надеюсь, бесконечную и счастливую жизнь, если нас, конечно, не победят эти безумные «освободители». В общем, не будет никакого салюта Ломакину, и даже я сам очень недолго буду гордиться своим подвигом, ибо меня тоже не будет.

— Время на размышление истекло. Я жду вашего решения, – проскрипел Тэн. – Предупреждаю, у вас нет ни одного шанса выдержать наше воздействие.

— Давайте попробуем.

— Ответ неправильный. Возможно, у вас имеется иной вариант. – Рыбообразное ощетинилось и напряглось.

— Пошел ты, – со скукой в голосе сказал я и назвал конкретный адрес, который не может быть упомянут в общедоступном тексте.

— Каждый человек сам делает свой выбор. Не вините потом никого, кроме себя. – Тэн обиженно выпятил вперед нижнюю челюсть и стал окончательно похож на глубоководную рыбину.

В комнату за стеклом ввели знакомую мне женщину.

У Меня перехватило дыхание. Прежде я видел ее только один раз, но запомнил навсегда. Полковник танковых войск Солнечной Системы. «Железная старуха» с лицом и телом молодой женщины. Двое негров, неотличимых от тех, что стояли рядом со мной, быстро приковали ее к стальному креслу. Она не вырывалась и не протестовала. Она просто смотрела на своих мучителей, и в ее глазах клокочущее море ненависти. Казалось странным, почему враги не умирают от одного этого взгляда.

— Это Татьяна Грозная, – голосом циркового конферансье сказал Тэн. – Она примет мучительную смерть у вас на глазах. Сейчас вы можете отменить пытку. По вашей просьбе возможна также отмена смертного приговора относительно этой женщины. Учтите, что она в настоящий момент видит и слышит нас.

Она действительно заметила и узнала меня. Улыбнулась. Очень светло и радостно. Будто я неожиданно подошел к ней на улице и угостил мороженым. Хоть и была она бледна, и дрожала всем телом, и кусала губы, покрытые кровавыми сгустками, и все-таки она улыбнулась мне. «Эти твари слишком хилы против нас», – вспомнились мне ее слова. К Татьяне приблизился человек в белом комбинезоне. Он был похож на резиновую надувную куклу. Таких часто используют на полигонах для изображения пострадавших. Почему-то до последнего момента я не замечал его и так и не понял, откуда он взялся. Может быть, в соседней комнате имелась какая-то потайная дверь или малозаметная ширма. Очень скоро этот вопрос перестал меня волновать. Через минуту мне уже было совершенно безразлично все, что происходило вне металлического кресла. Весь мир, вся Вселенная сосредоточились на двух квадратных метрах.

Человек в комбинезоне загородил от меня Татьяну Грозную. В его руке блеснуло лезвие скальпеля. Не лазерного, а самого обычного – стального. Такими вскрывают нарывы и чистят стекла от налипшей краски. Я закрыл глаза. Запахло кровью. Послышался тошнотворный треск, сдавленный стон. Мои веки поднялись сами.

Чувство долга не позволяло мне спрятаться или трусливо отвернуться. Я должен был видеть это, и я увидел изуродованное лицо женщины. Я даже не сразу понял, что она. На меня смотрела красная блестящая кровью маска. Ни губ, ни щек, ни век не было. Кошмарный оскал окровавленных зубов растянулся от уха до уха. Лоб был гладкий и красный, и только на затылке топорщились остатки волос. Палач сумел за один раз снять все лицо. Мастер! Сколько же ему пришлось упражняться, чтобы научиться этому страшному искусству? Женщина шумно дышала, выдувая из обезображенного рта большие алые пузыри.

— Подонки! – Я рванулся из кресла, но путы были прочны, и меня отбросило назад, осталось только скалиться и рычать. – Вы все спятили! Вы все пойдете под суд! Для таких преступлений даже срок давности не предусмотрен! Вы сгниете заживо в поясе Койпера, но вам все равно не позволят умереть.

— Суд удел победителей. – На губы Тэна вернулась вежливая улыбка. – Действия, которые вы наблюдаете, ничуть не противоречат общечеловеческим понятиям о гуманности и принципах человеколюбия. Эта женщина не боготворит свободу и является убежденным врагом демократии, следовательно, она человек лишь по форме, а не по сути. А раз она не является человеком по сути…

Палач взял пилу с небольшого столика на колесиках и снова вернулся к Татьяне. На некоторое время у меня отключился слух. Я услышал только глухой стук, с которым на пол упала нога, отрезанная выше колена.

— Зачем? Зачем вы это делаете? – спросил я, безуспешно подавляя дрожь в голосе.

— Не стройте из себя дурачка, господин Ломакин. Мы делаем это для вашего же блага. Сознание этой женщины очень сильно изуродовано тоталитаризмом. Она не смогла бы жить в свободном обществе даже в тюрьме, а у вас есть шанс. Итак, я вас слушаю.