безлюдья, непроходимых топких болот и соседнего дремучего леса. Это было несколько семей, поселившихся одной дружной коммуной – со своими, им одним ведомыми порядками, дисциплиной и обычаями. Откуда они приехали сюда и что привело их именно в это безлюдное место, новоселы не распространялись. Казалось, их совершенно не смущало то, что этим хутором среди здешних крестьян прочно закрепилась недобрая слава: люди здесь никогда не задерживались надолго, ибо, едва успев пустить корни, неведомо откуда налетевшие пожары гнали хуторян дальше, оставляя за собой лишь пепелища дотла сгоревших деревянных домов, собранных из добротных смолистых бревен. Детей пугали страшными обитателями, якобы живущих в гиблых топях, только и ожидающих очередного смельчака, рискнувшего сунуться сюда, чтобы навеки затащить его в свое мрачное болотное царство. Тех, кто действительно бесследно пропадал тут, даже не пытались искать: настолько все это было бесполезно даже для опытных водолазов-спасателей.

   Хотя, если не вспоминать обо всем этом, здешние места необыкновенно красивые. Даже поэтичные. За туманом, всегда, особенно в утреннее и вечернее время, стелющегося над болотами, медленно вырастает стена векового леса: сначала изумрудно-зеленого, а далее все темнее и темнее, превращаясь в подобие некой неприступной крепости, куда не каждый рискнет ступить, чтобы не заблудиться в чащобе. Да и сами болота, если по ним не идти напролом, а знать укромные тропинки, заросшие мохом, не сразу нагонят страх: они больше напоминают старые добрые предания об игривых русалках, любящих водить здесь свои хороводы, заманивая чарующим пением добрых молодцев, но никак о злых ведьмах, леших или иных коварных персонажей тех же сказочных преданий седой русской старины.

   Но чтобы добраться от хутора до самого леса, нужно, кроме топких болот, пройти по заболоченному лугу, укрытой густой травой и полевым разноцветьем, и только тогда откроется величественное лесное царство, где каждая тропка так и манит путника вглубь, в чащобу могучих деревьев. То убегая вниз по глубоким оврагам, по вздымаясь вверх по кручам, некоторые из этих тропинок выводили к таинственным пещерам, не дававшим покоя как древним отшельникам, так и нынешним искателям приключений.

   Настоящие работы в лесу начинались лишь с наступлением настоящих холодов, когда не только речка, но и все болота промерзали чуть не до самого дна, укрываясь прочным непробиваемым льдом, по которому можно было передвигаться без всякой опаски на любом виде транспорта. Вот тогда-то и оглашался уснувший зимний бор визгом пил, стуком лесничих топоров, оглушительным треском падавших на землю исполинов. Работа закипала, не прекращаясь до самого тепла: лес валили, корчевали, освобождали от мохнатых ветвей и трелевали на местные пилорамы, распуская там на доски, брусья, готовые для строительства.

   Наверное, сама природа подсказала первым «погорельцам» лучшее место для поселения: возле самого леса, за болотами. То, что большую часть года они оставались почти отрезанными от всего мира, хуторян не смущало: за зиму они успевали заготовить столько деловой древесины и наторговать ею, что полученной от этого торга средств хватало им вполне, чтобы жить безбедно в ожидании следующей зимы с морозами, превращавшими подступы до хутора в бойкий путь, по которому шла бесперебойная торговля лесом. Но опустошительные пожары – от огня завистников то ли от природной стихии, когда удушливая летняя жара разряжалась грозами – гнали людей с этих мест, пока сюда не приходили все новые и новые смельчаки, чтобы возродить прежнюю жизнь. Но, словно гонимые каким-то злым роком, снова оставались без крова, спасая от огня то, что можно было унести из дома и спасаясь самим, унося ноги от бушевавшего среди прочных смолистых бревен пламени.

   Новые «погорельцы» пришли сюда в самом начале осени. Пришли для всех нежданно-негаданно, когда о самом существовании хутора почти забыли, махнув на него рукой, потому что, по мнению тех, кто считал себя здравомыслящими людьми, поселиться там могли лишь настоящие безумцы. Но «погорельцы» пришли и поселились. И не просто поселились, а за короткий срок сумели обосноваться так, что теперь всем было интересно увидеть, во что превратилось бывшее захолустье.

   Новоселы быстро восстановили старую пилораму, работавшую от колеса еще более древней водяной мельницы, а окружавший их со всех сторон лес дал все, что было необходимо для строительства добротных деревянных домиков, быстро вытеснивших остатки прежних черных изб, вросших в сырую землю по самые окна. Кстати, при новых хозяевах земля тоже быстро подсохла: они сумели наладить здесь дренажную систему, осушив болота, подступавшие слишком близко к поставленным жилищам и заботливо ухоженным огородам. На самой же земле раскинулись не только распаханные огороды, но и теплицы, отныне снабжавшие «погорельцев» даже в самые лютые морозы свежими овощами и зеленью. Тут же стояли хлева с домашней скотиной: чистота и безупречный порядок, царившие там, могли дать большую фору соседним колхозным фермам.

   При всем трудолюбии поселенцы отличались трезвым образом жизни, собранностью и дисциплиной. Тут все делалось сообща: и работа, и отдых, и молитва. В церковь соседней деревни они ходили так же дружно – и стар, и млад – лишь в воскресные дни и «красные» праздники, в остальное ж время собирались для совместной молитвы в специальной выстроенной «молельне» – небольшом деревянном домике, увенчанном крестом.