пьедестала Железный Феликс громаден.
– Вот это да! – Изумленный Жан не выдержал, обнял Дзержинского за ногу. Еле обхватил.
– Что это? – спросил он у нас, подняв глаза вверх.
– Яйца, бля! – промузицировал Рауль.
– Да я не про это! – Жан ударил лбом Дзержинского в пах. – Хотя какие это яйца – это арбузы!
– Что, действительно отлили? – не поверил Рауль.
– Кто это, Ленар? – обратился ко мне Жан. – Скажи, иначе умру.
– Это твой коллега, полицейский революционного времени.
– Вот это да! – Жан вел себя так, будто влюбился. Может быть, он и на самом деле голубой. Знаем мы этих французов.
– Если бы ты остался служить в полиции, мог бы вырасти до таких размеров.
– Не надо. – Жан бросил Дзержинского, мол, не нужен мне такой член, значит, не голубой.
– Смотрите, – позвал нас Рауль.
Стены всей комнаты были увешаны фотографиями настоящего зиккурата из сена. Уложенный вавилонской башней стог. Настоящее сено, закрученное в спираль.
– О, зиккурат, – вскинул руки Жан, – лестница к богам!
Зиккурат в лучах солнца, припорошенный снегом. Сверху, сбоку. На закате, на восходе. Вблизи, издали. На фоне мирно ползущей реки и опушки леса, с двумя жеребятами и крестьянами. Крестьяне с вилами с косами. Бабы с детьми. Что это, потемкинская деревня или солнцепоклонники?
– Красиво, – сказал Рауль.
– Когда человек восходит (на луг, на берег, на зиккурат), а солнце заходит, всегда красиво.
Дальше еще больше. В третьем, последнем, зале во всю левую стену висел огромный портрет Сталина. А правая стена была увешана фотографиями с лицами людей той эпохи. Мужчины, женщины, дети. Лица разные и одновременно очень похожие, словно выточенные из камня ассирийским художником.
– Я, Тиглатпаласар III, – говорит взгляд Сталина, – царь множеств и, в частности, твой царь, переместил семьдесят три тысячи народу сюда и семьдесят три тысячи народу туда. Многих из них ослепил, чтобы они не смогли найти дорогу назад и рисовать.
Но лучше бы он ослепил художников, картины которых были выставлены напротив фото. Концептуальные, абстрактные, с преобладанием красного и абрикосового цветов. Словно поле боя после грандиозного побоища. Абракадабра из крови и мяса с резкими линиями костей.
– Я, Тиглатпаласар III, разгромил Арпадскую коалицию, которую поддерживало Урарту, взял дань от восемнадцати царей, пригнал в рабство двадцать тысяч миллионов мужчин, детей и женщин и столько же неприятелей посадил на кол.
– Что, все? – удивился Жан. – Всего три зала?
– Я бы этой выставке поставил кол, – заметил Рауль.
– У нас еще есть специальная концептуальная композиция с другого конца здания. Вы сможете пройти на нее по этим же билетам.
Но с другого конца здания под музей было отведено всего две комнаты. В первой на большом экране беспрерывно крутили прогулки молодоженов на Воробьевых горах. С плясками и песнями. С выходками и флиртом.
– В состоянии аффекта люди раскрепощаются, – сказал кто-то слева от нас.
А я вспомнил, как мы гуляли в день свадьбы на наших холмах. Как моя бывшая любовь крутилась в лучах солнца и перед камерой. И до сих пор непонятно, что ее больше подталкивало: камеры или лучи солнца?
А потом наступили будни. Спустя полгода меня уволили с работы. Кризис. Да и в транснациональной корпорации, в которой я трудился, полагалось через определенное время обновлять кадры, но нам-то об этом никто не сказал. Что это за технология такая, направленная на разрушение семьи, чуть не сказал – страны?
– Пойдем, – позвал меня Жан, – посмотрим, кто там лает.
В соседней комнатушке лаяли друг на друга поставленные на стулья в два ряда телевизоры. Лаяли и скулили в буквальном смысле, так как на экранах были собаки разных пород. Впрочем, некоторые из собак напомнили мне известных телеведущих. А над ними, над телевизорами-собаками, на противоположной от входа стене висела огромная картина с огромным голубым котом, под которой было написано: «ХРАНИТЕЛЬ СОБАЧЬИХ ТАЙН».
– Красотища, – сказал Жан, когда вышли наружу, на свежий воздух, на холмы.
Рауль вдыхал полной грудью, словно собирался промузицировать симфонию Гершвина.
А я смотрел на солнце и облака, что напоминали вертящегося дервиша в светло-коричневой феске, белой рубахе и белой же плиссированной юбке.
Вот бы получить большое письмо от своей бывшей жены о дервишах, читать, раскручивая свиток, о том, как они вертятся-крутятся, широко раскинув руки и полы своих одеяний, но не в лучах солнца или телекамер, а в лучах любви.
Глава 10
Капрал Муйо
С утра, когда тронулись в путь, на душе было особенно противно. Так иногда бывает, во время беды смеешься. А потом уже не до смеха. Петр и сам хотел бы жить в Дардании на берегу Дарданеллы, но до грабежа сограждан его патриотизм пока еще не дошел.
– Уроды, бараны, козлы, – ругался Петр, – женщину им подавай. Знаешь, за что я ненавижу эту страну?
– Не нервничай, Петр, посмотри, какие горы, какая красота.
– Ты спрашиваешь меня, какие горы. А знаешь, что такое горы? «Шанель» номер пять из горла. Лифчик седьмого размера, порванный на изнасилованной женщине, – вот что такое горы. Помнишь ли ты, что в старой Албании нередко можно было увидеть, как женщина тащит на своих плечах стог сена, а сзади ее погоняет мужчина с кнутом? Посмотри, разве та гора не похожа на молодую жену с серебристым кувшином на плечах? А тот ручей – разве не кнут ее мужа?
– А мне пещеры напоминают синяки на телах и под глазами моих жен, – расцвел от воспоминаний Порошкански.
Петр особенно нервничал, потому что понимал: есть за что наказывать его любимую страну. Есть, и все тут, ничего не попишешь. За жадность и за леность. Зачем пооткрывали банки и счета под проценты? Решили, лежа на диване, разбогатеть? Согласились обменять свободу выбора на кусок колбасы. А теперь вот явилась Большая Женщина, явилась, чтоб покарать их. А потом еще и помочиться на их трупы, гниющие на диванах. Опорожнится, обматерит со взглядом, полным презрения, как у потерявшей уважение к мужу жены. Погибнуть от руки женщины особенно обидно для горцев.
Когда солнце поднялось до самого горла неба, Петр увидел, что они наконец достигли, докатились до непроходимого края величественной, мужественной Албании. Албании высокогорной, как «кулы» – родовые крепости для защиты рода от кровной мести.
В эти горы и в кулы можно подняться только на крепких веревках, потому что тропинки- проходы завалены камнями, не пройти. Бывали случаи, когда мужчины всю свою жизнь не выходили из этих «крепостей» и все хозяйство тащили на себе матери и сестры.
Петр вспомнил легенду о двух богатырях-кровниках Томори и Шпирагри. Есть в Албании горы-соседи с такими же именами. Было время, жили соседи дружно и мирно, пока не подросла в косах чудесная красавица Зана. Увидев ее, оба великана воспылали любовью к хорошенькой Зане. Посватались, предложили выбрать одного. Зана же, понимая, что дело движется к крови, закрыла лицо руками – отказала. Тогда мужчины стали решать свои проблемы сами. Томори схватил огромную палицу, а Шпирагри заострил копье. Они сошлись в жестокой схватке, звуки которой были слышны даже в подземном царстве. И тогда разгневались на них Эринии, богини-мстительницы, и превратили обоих ревнивцев в скалы. А когда красавица Зана открыла лицо и увидела, что стало с ее женихами, она заплакала во второй раз, и из расщелины в скале хлынула вода – водопад Осуми. Конечно, это легенда и ничего больше, подумал Петр. Но все-таки уже в незапамятные времена мужчины прятались в скалы. Показательно.
