— Точно так, висельник.

— В таком случае позволено ли мне в качестве награды за праведную жизнь, за бескорыстное служение ковчегу, упомянуть о возможности узреть священный сосуд, вместилище ума, чести и совести нашей эпохи?

Старцы задумались. Вопрос был каверзный, его слышали все, кто находился на палубе. Всех в кандалы?.. Кто же будет управлять судном? С другой стороны, умолчать о награде для праведника, значит, сыграть на руку прозрачным, которые должны будут до икоты искушать почесываниями верного ковчегу человека.

— Позволено, — отозвался наконец Ин-се.

В тот вечер я рассказал губошлепам о двух земляках, проживавших у нас, в горной местности.

— Жили-были в соседнем поселении два мужика. Один был себе на уме, всякими правдами и неправдами добывал хлеб насущный, горазд был на обман, случалось, и не руку нечист. Жил богато… А другой, слышь, беднющий-пребеднющий, шел прямой дорогой, жил по правде, колотился день и ночь, все равно в дому крошки лишней не было, — я примолк на мгновение, задумался, повесил голову. — Эхма, если бы трудами праведными можно было отгрохать палаты каменные… Вот раз поспорили они, кому на свете легче живется — тому, кто все по правде творит, или кто ловчит да выгадывает. Договорились спрашивать у всякого встречного-поперечного, пусть люди их рассудят. А дорога им неблизкая выпала, шли-шли — криводушный всяко сумеет ко всем приладиться, везде его кормят, и хлебушек у него есть, а правдивый где водицы изопьет, где поработает, его за это накормят, а тот, знашь, криводушный все смеется над ним. Вот раз правдивый попросил хлебушка у криводушного-то: «Дай, слышь, мне кусочек!» — «А что я за него буду иметь?» — спрашивает криводушный. «Бери, что у меня есть», — говорит правдивый-от. «Давай глаз у тебя выколю!» — «Ну, выколи», — тот ему отвечает.

Выколол криводушный глаз правдивому…

— Вот гад! — не выдержал Этта. — А я думал, не решится.

— Как же, не решится!.. — высмеял паренька страж Туути. — Он же из прозрачных, чудак ты человек.

— Нет, — возразил я. — Криводушный из самых первых поселян, из рода портных.

— Ну, знахарь, — Туути отчаянно почесал живот. — Тогда я не знаю… Это как же подобных живодеров земля носит?

— Тихо вы, умники! — оборвал разговор Огуст и обратился к старцам. — Позволите продолжать?

Ин-ту махнул рукой — давай, придурок, ври дальше.

— Шли-шли, опять правдивый стал просить у криводушного кусочек хлеба. Тот, знашь, опять разно стал над ним насмехаться. «Давай другой глаз тебе выколю, тогда дам кусочек». — «Пожалей, браток, как же я слепой буду», — правдивый принялся упрашивать его. «Зато ты правдой живешь, а я, такой-разэтакий, кривдой», — отвечает тот. Что делать? Говорит он криводушному: «Ну, выколи и другой, коли греха не боишься».

Выколол и другой глаз, дал немного хлебца и бросил на дороге — стану я тебя, слепого, водить, говорит-от.

Слепой съел кусочек хлебца и пошел потихоньку ощупью, с палочкой.

Шел-шел и сбился, слышь, с дороги и не знает, куды ему идти. Вот и начал он просить: «Ковчег святый! Не оставь меня, грешного раба твоего!»

Помолился, повалился спать и услыхал во сне голос. «Иди направо. Как пойдешь направо, придешь к лесу; придешь к лесу — найди ощупью тропинку. Найдешь тропинку, поди по ней. Пойдешь по тропинке, придешь на гремячий ключ. Как доберешься до гремячего ключа, умойся из него, испей воды и намочи глаза. Как намочишь глаза, вмиг прозреешь! Как прозреешь, поди вверх от ключа и увидишь большую пальму. Найдешь пальму, влезь на нее. Как залезешь, дождись ночи. Дождешься ночи, слушай, что будет говорить под этой пальмой прозрачная сила. Они, слышь, туда слетаются на толковище».

Ин-ту даже привстал со своего места. Я перепугался, спросил.

— Что-нибудь не так?

— Это где же такая пальма растет, под которой у прозрачных явка назначена?

— Господи! — взмолился я. — Ковчег небесный, откуда же мне знать, где та пальма.

Старец погрозил мне пальцем и кивнул — продолжай, мол…

— Все сотворил правдивый, как приказал ему голос. Добрался до ключа, прозрел, нашел пальму, влез на нее, дождался ночи…

— Ну и?.. — Туути не выдержал, подался вперед.

— Точно! Начали слетаться туда всякой гадкой твари по паре. Собрались и начали рассказывать, где кто был. Вот один прозрачный говорит: «Я, слышь, был у одной гарцуковны. Десять сезонов ее мучаю. Глаза ей застю, робостью мучаю, лихорадкой донимаю. Всяко меня гонят, а ничего не получается, потому что, слышь, аленький цветок надо добыть, а растет он далеко, за тридевять земель, в тридесятом царстве, на море Окияне, на острове Буяне. Кто этот цветок даст гарцуковне отведать, она оживет, осмелеет, любые экзамены сдаст и домой возвратится с победой. И заветное, что лежит на сердце, исполнит».

Дуэрни даже глазом не повела, только, чувствую, дыхание затаила, а сердечко голубиное так резво стук-постук, стук-постук.

— Отправился живущий правдой поселянин за тридевять земель. Шел-шел и добрался наконец до той земли, где мужики один чуднее другого. Есть такие, что черны, как смоль, другие белы, как снег, третьи, с глазами как щелочки, лопочут по-своему. Все на разных языках говорят, но друг друга понимают. Как услышали просьбу правдивого, говорят: «Проходи, садись, гостем будешь. Каку тебе травку, какой стебелек волшебный, какой цветок надобен, у нас, слышь, их много». Провели они правдивого в дивный сад, тот и выбрал цветок, о котором прозрачный упоминал. Вот так, бутоном, распускается.

Я показал губошлепам на руках, как распускается китайская роза.

— Вернулся правдивый, пришел к гарцуку и говорит: «Позволь дочь твою, благородную мамку, вылечить. Есть у меня надежное средство, от всех хворей помогает». Гарцук дал добро, пожевала юная мамка лепестки с аленького цветка, сразу здорова стала, весела и бодра, порадовалась с часок и села к экзаменам готовиться.

Тут мой голос повеселел, в нем добавилось бодрости.

— …Стал наш поселянин ходить в канцелярию, пилотку нацепил, халат в обтяжку. Захотелось ему на родину съездить, в горы, вот отпросился он у начальника канцелярии. Поехали они вдвоем с молодой женой. Подъезжают к поселению, а навстречу им криводушный. Правдивый к нему: «Здравствуй, браток!» — Тому, вишь, в диковинку, чтобы сам, из главной канцелярии, его братком называл. Пригляделся, а когда узнал прямодушного прежде, чем в тюрьму бежать, на колени бухнулся — прости, мол… Не трожь…

Не тронул его правдивый, а на радостях все и рассказал, как нашел ключ, как прозрел, как взобрался на пальму, ну, и все такое прочее…

Криводушный смекнул, отчего бы ему таким счастьем не попользоваться, и ну в пальмовый лес. Нашел тропинку, добрался до ключа, на пальму влез, ждет ночи дожидается. Скрылись солнышки наши любезные, слетелись прозрачные. Тут один из них и пожаловался, слышь, что гарцуковна выздоровела, экзамены успешно сдала, замуж по обычаю вышла. Видно, подслушал кто-то нас, и ну-ка на пальму, а там криводушный сидит.

Тем дело и кончилось, что погрызли криводушного прозрачные бесы, а правдивый в канцелярии стал служить.