прикрывая въевшийся за миллионы лет страх перед начальством. Грех было обижать единственного друга.

— Где находится приводная станция?

— Это запретное для меня знание. Где-то в пределах звездной системы Дауриса-Тавриса.

— Ты, опытный космический ходок, и не смог обнаружить централ?!

— Меня привели в рабочее состояние, когда «Неугомонный» уже находился в пределах звездной системы.

— Но ведь ты догадываешься, где она расположена. Не можешь не догадываться!

— Это нарушение приказа.

— Ты, потерявший родину, лишенный пенсии, утративший право на отдых, на личную жизнь подчиняешься каким-то доисторическим приказам? До сих пор шагаешь в ногу с теми, кого уже давно нет в живых? Чудеса да и только!..

— Перестань, Серый… — голос у койса дрогнул.

Я стиснул челюсти.

— Но ведь приводная станция существует? — после короткого молчания спросил я.

— Непременно.

— Где же она?

— Там, куда ни одно нормальное существо в здравом рассудке не сунется.

— Даже попечитель?

— Даже он. Ему тоже своя нейтринная жизнь дорога.

— В этом ты прав, дружище. Жизнь дорога каждому, даже если их у него в запасе неисчислимое количество. Стоит только зачерпнуть…

— Глупости, Серый. У любого разумного, чувствительного существа жизнь только одна. И у тебя в том числе. А то, что можно зачерпнуть — это ерунда. Жалкая биокопия… Биороб… Если погибнешь губошлепом, то на воскресение в облике человека не рассчитывай. Твой лимит исчерпан.

— Слышь, «Быстролетный», а ты в Бога веришь?

— Зачем мне это?

Я задумался — действительно, зачем?

Тишина была долгая, протяжная. Как бы то ни было, я решил идти до конца, тем более что рядом где-то прятался обломок голограммы. Пусть прикидывается спящим, заторможенным, либералом их либералов, я был уверен, каждое мое слово аккуратно фиксируется на каком-нибудь фантастическом носителе.

— Слушай, друг, это не праздный вопрос. Я вот о чем подумал. Вымести с планеты и безатмосферного пространства оставленные архонтами вещицы, например, приводную станцию, это только полдела. Главная задача в том, чтобы убедить губошлепов отказаться от постройки ковчега.

— Полагаешь, что без веры не обойтись?

— Никак не обойтись! По крайней мере, другого способа просветить губошлепов я не вижу. В этом попечитель не ошибся. Вера — сила могучая, способная реально отвратить губошлепов от созидания космического укрепрайона. Пусть объект веры будет называться Ковчегом, но не рукотворным, а духовным, созидающим.

Дай досказать!..

Беда в том, что от меня требуют сокрушающей любые сомнения проповеди, а я сам с головы до ног увешан сомнениями.

Как бы тебе объяснить?..

Понимаешь, я всегда относился к религии с некоторой снисходительностью образованного человека, при этом, правда, всегда признавал ее культурно-историческую ценность, но в вопросе о существовании Бога я никогда не скрывал скепсиса. Ерничаю, а сам прикидываю, а вдруг накажет?

Усек?

Как же мне убеждать людей? Ладно, скажем, одолел я в себе предвзятость, что дальше? Не смешно ли в облике губошлепа изображать из себя верующего, не важно какого — христианина, мусульманина, иудея, буддиста, баптиста или какого-нибудь дырника.[5] И как быть с тем, что разделяет иудеев, христиан, мусульман, последователей Будды? Заострять ли внимание на различиях в понимании святынь. Как быть календарем, чистилищем, с аксиомой о непогрешимости папы? С двуеперстием и троеперстием, тем более что в глазах губошлепов этот жест считался крайне неприличным.? Имеет ли смысл объяснять разницу в истечении Святого духа от Бога-отца или от Бога-отца и Бога-сына?

Или, может, отбросить эти разночтения, ведь я здесь один-единственный землянин на всю округу.

Человечище!

Может, попытаться рассказать о том, что нас соединяет? Извлечь, так сказать, квинтэссенцию! Отыскать философский камень, ведь Создатель для иудеев, христиан, мусульман, даже с точки зрения самой строго ортодоксии — един!

И как быть с четырьмя благородными истинами — Арьясачча, которые в любом случае, при любом истолковании, в любом уголке Земли, на любой планете, даже в ядре Галактики, остаются благородными.

Кем бы я был, если бы умолчал о Гаутаме?

Вновь наступила тишина. В рубке все оставалось по-прежнему, разве что обесцветился и стал прозрачным экран и манящий свет звездной спирали заиграл передо мной. Ближайшие к Хорду звезды задумчиво смотрели на меня, на причудливое металлокерамическое существо, хоронившее в своей искусственной утробе неведомое науке человечище.

Неожиданно койс закашлялся, прочистил то, что у него называется горлом или выходным динамиком, и, наконец, ответил.

— Ты, хранитель, позволил себе отыскать ответ у меня, капитана, которому никогда не стать майором? Ты вот так запросто обращаешься с субординацией?

— Плевать мне на субординацию. У кого же еще спрашивать, если нас здесь двое.

Пауза.

Легкое покашливание, истончившийся до дрожащего тенорка голос.

— Помнишь, Серый, ты интересовался, вижу ли я сны?

Еще одна пауза, затем прежний гнусавый баритон.

— Нет, не вижу.

Вздох.

— А хотелось бы… Мне ведь тоже порой приходится вырубаться. Я эту отключку терпеть ненавижу! Очнешься, и так грустно становится на душе — валяешься, как отсоединенный от питания утюг. Раньше было плевать, а вот послушал тебя, поглядел на губошлепов, тошно стало. Чем же я от биороба отличаюсь!

Еще один вздох.

— А хотелось бы отличаться… Лежишь себе и видишь что-нибудь легковесное, приключенческое, с эротическим привкусом. Что-нибудь о колодце, полном ледяной, вкуснейшей на свете воды.

Ни с того ни с сего койс принялся цитировать Тараса Шевченко.

— Перестань… — голос у меня дрогнул.

Я стиснул челюсти.

— По грибочки бы сходить, — после короткой паузы продолжил койс. — Помнишь, когда мы с тобой на