говорит мне, что час еще не пробил».

Время летело быстро. Летняя жара ослабла, пришла ранняя осень. Дни были теплые, но ночи уже прохладны. Осенние цветы распустились поздно, на озере расцветали последние цветы лотоса, и перелетные птицы садились на озеро отдохнуть, а затем отправлялись дальше на юг.

Осенние сверчки наполняли своей забавной музыкой сосновый лес.

Однажды, уже после того, как принц Гун был похоронен с должными почестями, императрица сидела в своей библиотеке и сочиняла стихотворение. Воздух был прозрачен, и, смешивая чернила, она случайно бросила взгляд на двор, освещенный солнцем, и в светлом квадрате солнечного света увидела у открытых дверей синюю стрекозу, летящую с распростертыми крыльями. «Как странно, — подумала она, — никогда не видела, чтобы стрекоза была такой синей, и никогда не видела, чтобы ее крылья, похожие на паутину, были такими неподвижными». Несомненно, это было знамение, но что оно предвещало? Она пожалела, что синий цвет был такого яркого и чистого оттенка, который напоминал оттенок смерти. Она поспешно встала и пошла к двери, чтобы отогнать это существо, но стрекоза не испугалась. Ускользая от рук, она поднималась над ее головой. Когда фрейлины увидели, что императрица ловит стрекозу, то подбежали и старались помочь. Но насекомое парило высоко над ними. Императрица велела вызвать евнуха, чтобы тот принес длинный бамбуковый шест, но прежде чем они смогли выполнить ее приказание, у ворот неожиданно появился главный евнух, без вызова, который сказал, что прибыл вестник, объявивший о приезде наместника Жун Лу из Тяньцзиня.

Императрица велела евнухам-прислужникам приготовиться к встрече Жун Лу и вернулась к столу. Но она не могла закончить стихотворение, поскольку, когда взглянула вверх, чтобы отыскать стрекозу, той уже не было. Ее появление, таким образом, было знаком, знамением, которое она не могла разгласить даже придворным прорицателям, так как Жун Лу мог приехать только в связи с какой-нибудь серьезнейшей причиной, и ей не следовало беспокоить двор, пока она не узнает, что за причина привела во дворец Жун Лу. С яростным нетерпением, скрытым за спокойным внешним видом, она гуляла по парку, не желая ни отдохнуть, ни притронуться к еде, пока не узнает, зачем приехал Жун Лу.

Он прибыл к вечеру, и его паланкин поставили в огромном внешнем дворе, и евнухи принесли ей известие об этом. Императрица ждала его в срединном дворе, который в эти летние месяцы был превращен в обширный салон под открытым небом: на бамбуковых рамах укладывали циновки, и получалась крыша. В мягкой прохладной тени стояли столы и стулья, а вдоль многочисленных веранд, которые опоясывали двор, были расставлены горшки с цветущими деревьями. Императрица уселась на резном стуле, поставленном между двумя ее любимыми кипарисовыми деревьями, которые императорские садовники коротко обрезали, так, что они походили на двух старых мудрецов. Это делалось по желанию императрицы: она хотела, чтобы у нее перед глазами всегда было напоминание о праведных Предках, отличавшихся степенной красотой и простым достоинством.

В тот день вернулось летнее тепло, и южный ветер приносил с озера благоухание поздних цветков лотоса, которые медленно закрывались на ночь. Этот аромат пропитывал воздух, и императрица, вдыхая его, чувствовала старую резкую боль контраста между спокойствием вечной красоты и суетой человеческих борений. Ах, если бы Жун Лу пришел к ней сейчас как любимый муж и если бы она могла ждать его как любящая жена! Они уже немолоды, их страсть истрачена, однако память о любви оставалась вечной. Действительно, ее созревшее сердце было сейчас более нежным к нему, чем когда-либо, и не существовало ничего, что бы она не могла простить ему.

Сквозь сумерки, освещенные мерцанием огромных свечей, установленных в подставках из бронзы, она увидела, как он идет. Он шел один, а она сидела в неподвижности и смотрела. Когда он приблизился к ней, то изготовился упасть на одно колено, но она протянула руку.

— Вот твой стул, — сказала она, указав на пустой стул, стоявший справа от нее.

Тогда он поднялся и сел рядом с ней в нежных сумерках, и сквозь открытые ворота они смотрели, как на ночном озере пылают факелы.

— Я хочу, — сказал он наконец, чтобы ты прожила свою жизнь здесь в покое. Твой дворец прекрасен, и здесь твое место. Однако я должен сказать тебе правду. Заговор против вас, ваше величество, близится к своей кульминации.

Он сжал руки на коленях, обтянутых халатом, отделанным золотом, и ее глаза невольно остановились на его руках, больших и сильных. Это все еще были руки молодого человека. Неужели он никогда не постареет?

— Невозможно поверить, — прошептала она, — однако я знаю, что должна поверить, потому что это ты говоришь мне.

Он продолжал говорить:

— Юань Шикай тайно пришел ко мне четыре дня назад, и я спешно оставил свой пост, чтобы все рассказать вам. Двенадцать дней назад его вызвал император. Они встретились в полночь в маленьком зале справа от императорского Зала аудиенций.

— Кто еще был там? — спросила она.

— Императорский наставник, Вэн Тунхэ.

— Твой враг, — прошептала она, — а еще кто?

— Жемчужная наложница, фаворитка императора. Вы знаете, поскольку вы знаете любое дуновение слухов, что император не принимает ту супругу, какую вы выбрали. Она так и не стала женщиной. От обиды ее сердце наполнилось ненавистью. Она ваша союзница.

— Я знаю, — сказала она.

— Мы должны считаться со всяким союзником, — продолжил он, — ибо двор разделен. Даже люди на улицах знают, что это так. Одна партия называется Почтенная мать, а другая — Маленький мальчик.

— Позор, — пробормотала она. — Нам следует хранить свои семейные тайны.

— Мы не можем, — ответил он, — китайцы похожи на бродячих котов, они бесшумно заходят всюду. Страна в смятении, а китайские мятежники, которые ждут момента, чтобы разрушить нашу маньчжурскую династию, снова готовы захватить власть. Вы должны выступить.

— Я знаю, что мой племянник — глупец, — сказала она грустно.

— Но те, кто его окружает, не глупцы, — сказал он. — Посмотрите эдикты, которые он рассылает каждый день как голубей, сотня эдиктов меньше чем за сто дней — вы читали их?

— Я позволяю ему поступать, как он хочет, — сказала она.

— Когда он прибывает навестить вас раз в семь дней, вы ничего у него не спрашиваете?

— Ничего, — сказала она. — У меня есть шпионы.

— Одна из причин его ненависти к вам, — сказал он прямо, — состоит в том, что ваш евнух держит его на коленях в ожидании за вашими дверьми. А вы велели императору вставать на колени?

— Он встает на колени, — сказала она безразлично. — Это его долг по отношению к старшему.

Но она знала, что Ли Ляньинь в своей наглой самоуверенности действительно заставлял императора вставать на колени. Она была виновата, так как притворилась, что не знает об этом. Ее величие было пронизано червоточиной мелочности, и она знала об этом, но не могла себя изменить.

Жун Лу продолжал:

— Я знаю также, что ваши евнухи заставляют Сына неба платить им взятки за встречу с вами, как будто он простой дворцовый чиновник. Так не подобает, и вы это хорошо понимаете.

— Да, — сказала она, улыбаясь, — но он такой кроткий, так боится меня, что соблазняет устроить ему испытание.

— Не настолько боится, как вы думаете, — возразил Жун Лу. — Сотня эдиктов — это работа не слабого человека. Помните, что он ваш племянник, его кровь — от вашей клановой крови.

Его строгий взгляд, его торжественный голос заставили ее вспомнить о своем высоком «я». Она отвернулась, не хотела смотреть на него. Это был мужчина, которого она боялась. Ее сердце затрепетало от мысли о потерянной юности. Во рту пересохло, веки горели. Прошла ли жизнь мимо нее? Теперь даже для воспоминаний о любви она была слишком старой. То, что она не успела сделать, было утеряно безвозвратно.

— Заговор, — прошептала она, — ты сказал заговор…

— Он состоит в том, чтобы окружить этот дворец, — сказал он, — и вынудить вас обещать никогда больше не издавать указов, убрать ваших шпионов, уступить великую императорскую печать и заниматься