вприпрыжку побежал за ней. За ними следовал Ли Ляньинь. Молча они прошли к озеру и перешли по мраморному мосту. По пути она смотрела на созданную ею самой красоту, на пламенеющие кленовые деревья на склонах гор, на поздние розоватые лотосовые лилии на воде, на золотые крыши и возносящиеся вверх стройные пагоды, на парки, поднимающиеся террасами, и сосновые боры. Все, все это было ее, было создано ее умом и сердцем. Однако все это теряло смысл, случись ей остаться здесь пленницей. Да, даже красота не спасет ее, случись ей потерять свою власть и свободу. Увы, она жалела, что приходится держать еще одного пленника, однако она должна была это делать, и не ради одной себя, но ради ее народа. Ее мудрость, как она искренне верила, должна была спасти страну от безрассудства ее племянника.

Утвердившись в своей воле, она достигла острова, а рядом с ней бежал огромный пес, а следом шел высокий сумрачный евнух, и она вошла в павильон.

Император встал, чтобы приветствовать ее. Узкое его лицо было бледно, большие глаза грустны, а мягкие губы, напоминающие своей утонченностью женские, дрожали.

— На колени, — сказала она, а сама села на центральное место. В любом зале, павильоне, спальне или комнате отдыха место в центре было ее.

Император упал перед ней на колени и уткнул голову в пол. Огромный пес тщательно его обнюхал с головы до ног, а затем лег подле ног хозяйки, чтобы охранять ее.

— Ты! — сказала императрица крайне ожесточенно, пристально глядя на мужчину, стоявшего на коленях. — Ты, которого следует задушить, разрезать на полоски и бросить диким зверям!

Он не отвечал и не двигался.

— Кто посадил тебя на трон Дракона? — спросила она. Она не повышала голоса, но этого и не требовалось, ее голос холодной сталью пронзал его уши. — Кто пришел ночью и взял тебя из кровати, скулящего ребенка, и сделал тебя императором?

Он пробормотал какие-то слова, которых она не расслышала. Она толкнула его ногой.

— Что ты там говоришь? Подними голову, если ты осмеливаешься дать мне тебя услышать.

Он поднял голову:

— Я сказал… По мне, лучше бы вы не брали того ребенка из его кроватки.

— Ты тщедушный человек, — возразила она, — которому я дала высочайшее место в мире! Как бы радовался сильный человек, как бы он был мне благодарен, своей приемной матери, как бы был он достоин моей гордости. Но ты, с твоими иностранными игрушками, с твоими забавами, развращенный евнухами, боящийся супруги, выбирающий мелких наложниц в ущерб ей, твоей императрице! Говорю тебе, нет такого маньчжурского принца или простолюдина, который бы не молился, чтобы я забрала обратно трон Дракона. Днем и ночью меня заклинают об этом. А кто поддерживает тебя? Глупец, кто, кроме китайских мятежников? Таков их заговор — уговаривать тебя, льстить и убеждать слушать их, и когда ты окажешься в их власти, они сместят тебя и покончат с нашей династией. Ты предал не только меня, но и наших священных Предков. Наших могучих Предков ты готов принести в жертву! Реформы! Плюю я на реформы! Мятежники должны быть убиты — а ты, а ты…

Ей внезапно стало тяжело дышать. Она приложила руку к сердцу и почувствовала, что оно бьется так, будто вот-вот разорвется. Пес посмотрел вверх и зарычал, она попыталась улыбнуться.

— Пес верен, а человек — нет, — сказала она, — однако я не хочу твоей казни, племянник. Ты даже сохранишь звание императора. Но ты будешь жалким пленником под стражей. Ты станешь умолять меня сесть на твое место и править страной. А я уступлю тебе и сделаю это искренне, ведь, раз ты слаб и не годен править, я вынуждена занять твое место. И с этого часа, пока ты не умрешь…

В этот миг занавеси в дверном проеме раздвинулись, и вбежала Жемчужная наложница и бросилась на пол рядом с императором, громко рыдая. Она принялась умолять императрицу больше его не порицать.

— Уверяю вас, Священная мать, — рыдала она. — Он сожалеет, что потревожил ваш ум. Он желает только хорошего, уверяю вас, ибо не было еще человека более доброго и мягкого. Он не обидит и мыши. Да, уверяю вас, Священная мать, на днях моя кошка поймала мышь, а он своими руками разжал ей рот и вынул мышь, пытаясь оживить ее.

— Замолчи, глупая девка, — сказала императрица.

Но Жемчужная наложница не хотела умолкать. Она подняла голову и села на пятки; слезы катились по ее лицу, а она кричала на надменную женщину, которая была императрицей.

— Я не умолкну, а вы можете убить меня, если хотите! Вы не имеете права лишать его трона. Он император волею Небес, а вы всего лишь орудие судьбы.

— Хватит, — сказала императрица, ее красивое лицо было суровым, словно лицо мужчины. — Ты перешла все границы. Отныне ты больше никогда не увидишь своего повелителя.

Император вскочил на ноги.

— О, Священная мать, — закричал он. — Вы не убьете эту невинную, единственное существо, которое меня любит, в котором нет лести и притворства, в котором нет коварства…

Наложница поднялась на ноги и прильнула к его руке.

— Кто будет готовить тебе ужин, как ты любишь, — рыдала она, — и кто будет согревать тебя в холодной постели…

— Его супруга прибудет сюда жить, — сказала императрица. — В тебе нет необходимости.

Она властно повернулась к Ли Ляньиню, и тот приблизился за приказанием.

Уведи Жемчужную наложницу.

— Отправь ее в самую дальнюю часть дворца. Во Дворце забытых наложниц есть две маленькие комнаты. Они будут ее тюрьмой, пока она не умрет. Пусть ей не дают одежды, пока та, что она носит, не упадет с нее лохмотьями. Пусть ее пищей будет грубый рис и капуста, как у нищих. Ее имя не должно упоминаться в моем присутствии. Когда она умрет, не сообщайте мне.

— Да, ваше высочество, — сказал евнух, но своим бледным лицом и приглушенным голосом показал, что даже он не мог одобрить жестокость этого приказа. Он взял наложницу за талию и увел ее прочь.

Император рухнул без чувств у ног своей повелительницы. Над ним встал и зарычал огромный пес, а императрица сидела недвижимо в молчании, пристально глядя в сад сквозь открытые двери.

И снова правила императрица. Теперь, поскольку она стала старой, говорила она, и поскольку старость стирает женскую привлекательность, она убрала всякий намек на ширму и веер, скрывавшие ее от глаз мужчин. Она сидела на троне Дракона, словно была мужчиной, в полном свете факелов или солнца, облеченная великолепием и гордостью. Поскольку она выполнила то, что задумала, она могла теперь быть милосердной, и из милосердия она иногда позволяла своему племяннику выступать в роли императора. Так, когда приближался осенний праздник, она позволила ему совершить императорские жертвоприношения на алтаре Луны. На восьмой день восьмого лунного месяца, в Праздник осени она встретила его в Зале аудиенций под стражей, назначенной Жун Лу, и там, перед собравшимися принцами и министрами приняла от него девять почтительных поклонов, которые обозначали ее власть над ним. В тот день по ее разрешению и под той же охраной он совершил императорские жертвоприношения на алтаре Луны, и он поблагодарил Небеса за урожаи и за мир. Пусть он имеет дело с богами, сказала императрица, а она будет иметь дело с людьми.

У нее было много таких дел. Прежде всего она казнила шестерых китайских мятежников, чьи советы завели императора на неправильный путь. И как же она злилась и горевала, что главный мятежник из них, этот Кан Ювэй, с помощью англичан был переправлен на иностранном судне в английский порт и там жил в безопасности. Не оставила она свободы и некоторым членам своего семейного клана, которые помогали императору. Когда императрица расправилась с теми, с кем следовало, она принялась за другое дело, во имя блага всего народа. Она знала, что народ разделен, что некоторые приняли сторону императора и говорили, что стране следует приспосабливаться к новым временам и иметь корабли и пушки, и железные дороги, и учиться даже у своих врагов, европейцев, в то время как другие объявляли себя сторонниками мудрого Конфуция и всех старинных обычаев и страстно хотели освободиться от новых взглядов и вернуться