хама, и торгаша, и иуду. Правда, космополитически настроенная интеллигенция обитает в основном в городе, это и искажало взгляд тех патриотических деятелей, которых Яковлев подверг критике.

Тем более прав был Яковлев, когда критиковал тех «русистов», которые искали этот национальный тип в старом ауле или кишлаке, на затерянном хуторе. Они культивировали любование патриархальным укладом жизни, домостроевскими нравами как основной национальной ценностью, а изменения последнего полвека (то есть, Советский строй) рассматривали как искусственно привитые нововведения, как вряд ли оправданную ломку привычного образа жизни.

Справедливо отмечал Яковлев и то, что не о самовозрождении патриархального духа думают, «а землю преображают, космос штурмуют крестьянские сыны».

Ряд «русистов», например, клеймил практику проведённой в СССР коллективизации сельского хозяйства. Сам Сергей Семанов ссылается на «блестящую статью М.Лобанова, где очевидно подвергались ценности «коллективизации» и даже — сказать-то вслух было невозможно — идеи т. Ленина».

М.Лобанов, конечно, талантливый критик, да и о «перегибах» в проведении коллективизации писать нужно.

Но вот что интересно. Даже самые ярые критики коллективизации из русских патриотов гордятся победой советского народа в Великой Отечественной войне. Но эта победа была бы невозможной без индустриализации страны. А индустриализация была немыслимой без коллективизации. Выходит, и у талантливых критиков подчас концы с концами не сходятся. И почти никто из них не говорит о том, что коллективизация оказалась такой драматической страницей отечественной истории потому, что её проводили без теории, которая полностью отсутствовала, о ней ни патриоты, ни их оппоненты не позаботились. Единственным подобием теории на то время была концепция еврейских сельскохозяйственных коммун — киббуцев, предусматривавшая предельно высокую степень обобществления имущества. Во многом именно с этим были связаны многие «перегибы» на первоначальном этапе проведения коллективизации, последствия которых изживались потом десятилетиями.

Но главное всё-таки заключалось в том, что борьба западников и «русистов», при всей её важности, всё же шла на второстепенных направлениях. Судьбы страны зависели не от победы того или иного из этих двух лагерей. Решающей была борьба сторонников и противников Советского строя. А в этой борьбе не только все западники были против Советского строя, но и многие из «русистов» — сторонники царизма и белогвардейщины. Кое-кто из них, возможно, прозрел, когда с приходом к власти Ельцина белогвардейцы утвердились и в Кремле.

Против Советского строя, таким образом, выступили «левые» и «правые» диссиденты, которые подтачивали его с двух сторон. Одни «левые» диссиденты вместе со всеми западниками не смогли бы разрушить СССР, им помогли «правые» диссиденты, действовавшие на патриотически или националистически настроенные слои народа. Тогда, в брежневское время, партия «правых» («патриотических») диссидентов только ещё формировалась, а полностью она проявила себя позднее, во время горбачёвской «перестройки», о чём у нас будет ещё возможность поговорить.

Так Сталин отрекомендовал Берию своим партнёрам по переговорам на Ялтинской конференции. Берия этой характеристики не оправдал, ему не удалось создать из КГБ партию, альтернативную правящей КПСС. А это почти сделал в гитлеровской Германии Гиммлер, фактически превративший СС в независимую от нацистской партии структуру, в своего рода рыцарский орден. Точнее, Берии не дали довершить дело, которое он начал. А вот Андропов превратил КГБ в партию, параллельную КПСС, благодаря чему и смог совершить государственный переворот, сделать большой шаг по пути преобразования СССР в полицейское государство.

Что бы ни говорили о перерождении верхушки КПСС, сама партия оставалась в основе своей народной, придерживавшейся принципа демократического централизма. Она была стержнем Советского тоталитарного строя, то есть строя, когда каждый гражданин страны, хотя бы в идеале, ощущал свою причастность к судьбам государства. В неё ещё притекали кадры из всех слоёв нашего общества. Чем слабее становились в КПСС начала демократии, тем более централизм вырождался в подобие того бюрократического строя, о котором Маркс писал: низы доверяют верхам во всём, что касается общего хода дел, а верхи полагаются на низы в знании подробностей, и тем самым они вводят друг друга в заблуждение. А КГБ при Андропове стал замкнутой структурой, ориентированной не на тоталитарный, а на авторитарный строй, при котором всё решал самый узкий круг «верхов», а «низы» безропотно принимали эти решения из опасения репрессий.

Из триумвирата, пришедшего к власти в 1964 году, к 1982 году остался один Брежнев. Подгорный был в 1977 году выведен из состава Политбюро и отправлен на пенсию, Косыгин скончался в 1980 году.

В новом составе Политбюро возможными конкурентами Андропова на пост Генсека, когда тот освободится после ухода Брежнева, оставались первый секретарь Ленинградской парторганизации Романов и руководитель московской парторганизации Гришин. Для их нейтрализации он использовал уже отработанные приёмы дискредитации.

Скандалом обернулась свадьба сына Романова. По Москве пошли слухи, будто свадьба прошла чуть ли не в Эрмитаже, причём на праздничном столе стоял фарфоровый сервиз Екатерины II, и подвыпившие гости (начиная с полковника КГБ) с криком «Горько!» со всего маху кидали бокалы на пол, разбивая их вдребезги. В целом всё это было сильно преувеличено, но Романов был скомпрометирован.

Гришин был не без греха, прикрывая московскую торговую мафию. Органы КГБ арестовали директора ведущего столичного гастронома Соколова, которого позднее, уже при Генсеке Андропове, после суда расстреляли. Но расследование его афер привело к выявлению ниточек, ведущих на самый верх столичной власти. Гришин также был скомпрометирован.

Поскольку тогда на всевозможные грешки партийной верхушки по части воровства и взяточничества было принято закрывать глаза, очевидно, у Андропова, как главы КГБ, накопилось немало компромата и на других членов Политбюро, который он мог обнародовать в любой момент. Это и сделало его всесильным именно тогда, когда встал вопрос о выборе преемника Брежнева.

Для устранения из игры Кириленко даже не понадобилось собирать на него компромат. У него проявилось расстройство здоровья, а тут ещё случился скандал с его детьми, которые якобы неподобающе вели себя в заграничных поездках.

Суслов, Громыко и Устинов на первую роль в партии и государстве не претендовали.

Любимец Брежнева Черненко («Костя») мог бы оказаться конкурентом Андропову, из всех членов Политбюро он был самым здоровым. Но, как говорят, однажды во время отдыха на юге он поужинал в семье министра госбезопасности Украины Федорчука, покушал рыбки домашнего копчения, и через несколько часов его с признаками сильнейшего отравления отправили в Москву. Здоровье его оказалось сильно подорвано, и это уменьшило его шансы в борьбе за власть.

Если верить В.Легостаеву (впрочем, не он один об этом писал), на совести Андропова немало и других внезапных смертей среди членов высшего советского руководства. Внезапно, при невыясненных обстоятельствах, умер секретарь ЦК КПСС Кулаков, отвечавший за сельское хозяйство. Это дало Андропову возможность провести на этот пост своего ставленника Горбачёва. При полном попустительстве охраны из сотрудников КГБ погиб в автомобильной катастрофе кандидат в члены Политбюро, первый секретарь КП Белоруссии Машеров, пользовавшейся большой популярностью в народе. Внезапно умер министр обороны Гречко. О смерти Брежнева речь пойдёт дальше.