соответствии с его прошлым, то есть с памятью. Уайт: Позвольте мне проверить вашу перспективу на простом примере. Если я наблюдаю прекрасный закат и зрелище полностью меня захватило, тогда ведь нет ни мыслей, ни воспоминаний, ни ментальных сопоставлений. Есть лишь прямое благодарное принятие… Кришнамурти: Нет-нет, даже принятия нет. Переживание настолько великолепно, что нет ничего, кроме этого – поглощенности переживанием заката. И что же происходит? Вы не оставляете его. Мысль овладевает вами и говорит: 'Какое великолепие! Как это прекрасно! Я должен вернуться завтра и увидеть это снова'. Уайт: А это плохо? Кришнамурти: Вы, следовательно, уже создали какую-то картину с своем уме. Она записалась в мозге. В момент своего проявления она уже ограничилась. Когда вы просто смотрели, не было ни удовольствия, ни какого-либо воспоминания, но вот приходит вторая, более поздняя мысль и говорит: 'Слушай, надо будет рассказать друзьям об этом закате'. И все ушло! Опыт простого любования закатом исчез. Поэтому вы его рисуете, пишете о нем стихи и так далее. Уайт: А какова ваша реакция? Кришнамурти: До тех пор пока присутствует воспринимающий, то, что он воспринимает, будет ограничено и, следовательно, не истинно. Уайт: Это реально, но не обязательно истинно. Кришнамурти: Я не утверждаю, что это обязательно не будет истиной. Но вы способны воспринимать самые разные вещи. И пока воспринимающий остается, этот воспринимающий будет обманом. Уайт: А существует ли неограниченное я, которое способно воспринимать? Кришнамурти: Ага! Понимаете ли, в тот самый момент, когда вы это говорите, вы уже изобретаете некое сверх-я. Уайт: Нет, я только спрашиваю о ней. Кришнамурти: Нет такой вещи, как сверх-я. Есть только я. Сверхсознание – с этой идеей играли задолго до наших времен, за несколько столетий. Но, назовете ли вы это сверх-я, сверхсознанием, Атманом или чем бы то ни было, все равно оно не выйдет из поля мысли. Можете сами сказать, что существует высшее я, или можете сказать, что ваш гуру так говорит, но в таких делах нет никаких авторитетов. От авторитета нужно полностью отказаться. Такая идея могла бы появиться только в случае большой доли скептицизма, сомнения. А это не позволяется нигде в мире, кроме науки. Религиозный мир – это тотальный авторитаризм. Уайт: Однако перемещаться за пределы этой власти авторитетов, которая настолько обусловливает разум, восприятие и знание… Кришнамурти: Вы не можете до тех пор, пока на самом деле не сделаете этого. Уайт: Да. Скажем, кто-то осмелился, все-таки рискнул. Он что тогда – полностью игнорирует власть или же только проверяет ее? Кришнамурти: Власть полицейского, или власть так называемого выборного правительства, или власть тоталитарных правительств –все это власть. Мы обязаны повиноваться, нравится нам это или нет. Уайт: Я имею в виду власть в области знания. Кришнамурти: Об области знания вы, наверное, знаете гораздо больше, чем я. Но почему там вообще нужна какая-то власть? Вы ведь могли бы пользоваться авторитетом, чтобы контролировать меня. Уайт: Настоящий учитель не пользуется своим авторитетом с такой целью. Кришнамурти: Следовательно, есть авторитет полицейского, закона, правительства. А в сфере 'духовности' – вы сами употребили это слово – никаких авторитетов нет. Уайт: За исключением своего собственного? Кришнамурти: Нет. Свой собственный авторитет тоже воссоединяется мыслью. Уайт: В том числе и вы? Кришнамурти: О, все на свете! Для тех, кто идет за пределы себя, нет никаких авторитетов. Уайт: То есть, по-вашему, у них нет чувства, что они служат авторитетом для других? Кришнамурти: Да. В них самих нет никакого авторитета. Уайт: В этом подлинный смысл смирения. Кришнамурти: Нет. Подождите минутку. Смирение вовсе не является противоположностью авторитетности или гордости. Уайт: Объясните, пожалуйста. Кришнамурти: Вот возьмем слова 'хороший' и 'плохой'. Мы говорим: 'Это плохо, а то хорошо'. Ненавидеть кого-то плохо, любить – хорошо. Связаны ли они между собой – плохое и хорошее? Уайт: Похоже, что связаны. Кришнамурти: Значит, это нехорошо. Уайт: Хорошее не является хорошим, если связано с плохим? Кришнамурти: Оно не является хорошим, потому что содержит в себе плохое. Взгляните, сэр: вот любовь и ненависть. Если они взаимосвязаны, то это не любовь вовсе. Уайт: Ну, можно сказать, что это испорченная любовь или любовь не в чистом виде, но ведь это все равно любовь. Кришнамурти: Нет, это не любовь. Уайт: Как тогда обрести чистую, незапятнанную любовь? И какое же отношение это имеет к просветлению? Кришнамурти: Это-то как раз и имеет отношение к просветлению. Вы высказали утверждение, что просветление есть прямое, непосредственное восприятие истины – не 'моей' истины, не 'вашей' истины, не 'христианской' истины и не какой-либо другой, а просто Истины. Но если присутствует наблюдатель, воспринимающий, то до тех пор, пока он воспринимает, это не истина. Только там может быть истина, где нет никакого воспринимающего, а есть одно только восприятие. Это же совсем другое дело. Уайт: Вы имеете в виду, что не существует ментального разграничения или разделения между субъектом и объектом? Кришнамурти: А что такое тогда само отношение восприятия без того, кто воспринимает, и любви? Что такое любовь? Это желание? Наслаждение? Или это что-то, собранное мыслью воедино? Может ли любовь существовать там, где есть амбиция? Там, где ревность, ненависть, страх – все эти вещи? Очевидно, нет. Значит, пока нет свободы от страха, не может быть никакой любви. Уайт: А также свободы от амбиций, от похоти и т.д.? Кришнамурти: Конечно. Впрочем, что вы подразумеваете под похотью? Уайт: Я имею в виду одну из традиционных форм недостойного поведения. Кришнамурти: Традиционная форма поведения – это не поведение, а следование какой-то схеме. Уайт: Ну, должен же быть какой-то разумный конформизм. Кришнамурти: Нет. Если конформизм, то в этом нет ничего хорошего. Уайт: Тем не менее, добровольный конформизм – это свобода. Кришнамурти: Не спешите, сэр. Конформизм никогда не несет в себе свободу. Уайт: Я говорю, что свобода может привести к конформизму – к разумному конформизму. Кришнамурти: Отправляясь в Индию, я надеваю индийскую одежду. Когда я в Европе, моя одежда – европейская. Однако в этом нет конформизма. Уайт: Но именно в таком смысле я использую это слово. Оно для меня означает
