Восьмой «А», в том числе и «братья», буквально упивались язвительно-ироническими комментариями Натальи Георгиевны, и она это знала.

– Тему сочинения авторы, собственно, раскрывают в самом конце. Послушайте, что они пишут. «На вопрос „Взрослые мы или дети?“ ответить не можем. Это знают наши родители и учителя. Когда тебе в новогоднюю ночь хочется до конца досмотреть „Голубой огонек“ или летом вместо пионерского лагеря поехать со стройотрядом в Сибирь, тебе говорят: „Еще маленький“. Когда же не хочется идти в школу или проходить диспансеризацию, тебе говорят: „Ты уже большой и должен иметь сознание…“ Вам это нравится? – обратилась Наталья Георгиевна к классу.

Восьмой «А» одобрительно зашумел, кто-то даже большой палец показал.

– Я не сомневалась: вам понравится… А что, по-вашему, я поставила за это сочинение?

– Петуха?!

– Четыре?!

– Да, я поставила им четверку… – Она сделала многозначительную паузу и добавила: —…четверку на двоих. Надеюсь, за лето вы не забыли, сколько будет, если четыре разделить на два?…

Класс разочарованно и недовольно загудел.

– Ты что-то хотела сказать? – заботливо наклонилась Наталья Георгиевна над Катей Малышевой.

– Мы считаем, за такое сочинение нельзя ставить двойку, – встав, сказала Катя. – Ребята написали то, что думали, а за это нельзя наказывать.

– Садись, – рукой помогла ей сесть Наталья Георгиевна. – Во-первых, не рано ли начинаешь говорить от имени всех? В школе-то без году неделя… А во-вторых, они сделали девятнадцать ошибок. Это – вдвоем! На четырех страницах!… И по поводу их жалоб на взрослых я скажу: демагогия… Вы большие и вам уже скучно в пионерском лагере? Но вы же – поехали! Вы хотели узнать, что такое романтика, и поехать в Сибирь? Но – не поехали! И знаете почему? Вам нравится быть детками. Поднимите руки, кто из вас этим летом был на юге?… Полкласса! А почему бы и нет? Папы и мамы обеспеченные, да и боятся оставить деток одних на время отпуска – детки могут с голоду помереть или превратить квартиру в дискотеку. А теперь поднимите руки, кто этим летом хоть рубль заработал?… Коробкин… Самохвалова… И все!… Но, извините, я забыла, у нас не классный час, а урок литературы.

Наталья Георгиевна порылась в стопке тетрадей и раскрыла одну из них.

– Лучшее сочинение, на мой взгляд, написал Рублев.

Она не сразу нашла, где он сидит.

– Чувствуется, летом много читал, думал. Простой лаконичный стиль. – Долистав сочинение до конца, объявила: – Одна маленькая ошибка при переносе слова. – Пять…

Наталья Георгиевна опять собрала сочинения в стопку, постучала ею об стол и отдала Спринсян для раздачи после урока.

– Тема нашего урока: «Недоросль» – комедия Дениса Ивановича Фонвизина…

В то время, когда она раскрывала историческое своеобразие эпохи, в которую создавался «Недоросль», в воздушном пространстве класса появился самолет. Белый, из линованной бумаги. На его дельтовидных крыльях было написано: «Малышевой». Взлетев под самый потолок, он на мгновение, словно думая, не случится ли каких-то неприятностей во время приземления, замер, а затем сразу перешел в пике и упал около парты адресатки.

Малышева из записки успела понять, что некто, подписавшийся Фантомасом, вместе со своим другом приглашает ее в кино.

– Ты, кажется, получила авиаписьмо? – быстрым шагом подошла к ней Наталья Георгиевна – Если не секрет, от кого?

Малышева, покраснев, встала, убрала записку за спину и замотала головой.

– Я не могу сказать… Записка личного характера.

– Ты считаешь, на моих уроках можно заниматься устройством личной жизни?

– Я этого не говорила, – смело взглянула Малышева.

Наталье Георгиевне не понравилось, как ей отвечает Малышева, но ни лицом, ни голосом не выдала своих чувств. Будь это не новенькая, а другая ученица, она бы сразу поняла, кто послал записку.

– Что ж, проведем маленький социологический опрос, – сказала она с невозмутимой улыбкой. – Кто автор записки?

Она повернулась к партам, где было погуще мальчиков.

– Ты?… Ты?… Вы?!

Когда очередь дошла до «братьев Карамазовых», они переглянулись, подмигнули друг другу и, взлетев над партой, дуэтом отрапортовали:

– Так точно, мы!

– Оказывается, вы, не только спортом увлекаетесь, – с той же улыбкой сказала она. – Конечно, не подумайте, что я вам запрещаю проявлять внимание к девочкам. В вашем возрасте это так естественно. Но я не позволю, чтобы вы на моем уроке посмеивались над Митрофанушкой, сами будучи Митрофанушками. Тем более, меня не устраивает роль госпожи Простаковой! Попрошу из класса…

«Братья» снова переглянулись, обнялись, как идущие на смерть, и, печатая шаг, удалились с урока.

– Твой дневник, – попросила у Малышевой Наталья Георгиевна. Заметив, что ее сосед недовольно сморщился, она поинтересовалась:

– Тебе, Коробкин, что-то не нравится?

– А в чем ее вина? – встал тот и наклонил голову в сторону Малышевой. – Я бы на ее месте тоже не сказал, кто послал записку.

– Садись… – смерила его взглядом Наталья Георгиевна. – О твоем рыцарстве я наслышана, хотя и не уверена, что оно полностью бескорыстно. Я и без тебя знаю, что твоя соседка вела себя благородно и что выдавать товарищей нехорошо. А хорошо, по-твоему, играть на уроке в крестики-нолики, что сейчас с упоением делают Мишулин и Боровский? А подводить глаза, как Зарецкая, жевать пирожок, как Гречкосей, в то время, когда я объясняю тему? Да я и тебя хочу спросить: у нас сейчас урок литературы идет или производственная практика? У тебя парта или склад запчастей?

Она давно видела, что руку тянет Рублев. Уже воздух втягивает…

– Н-насчет записки… – не дожидаясь разрешения, начал он.

– Достаточно! – властно перебила она его. – Мне деньги платят не за дискуссии с вами!… – И, согнав с лица все признаки недовольства и волнения, продолжила урок: – Мы остановились на том, что существовавшая в то время система отношений в обществе неизбежно порождала в представителях правящего класса и их детях эгоизм, потребительское отношение к жизни, духовную пустоту и чванство.

… После литературы по расписанию было еще два урока. Но Колюня сразу после звонка на переменку как бы дематериализовался. Малышева встретила «братьев» в буфете и в два счета выяснила, что те пострадали безвинно. Она ела ватрушку с творогом, запивала ее компотом и недоумевала: кто же вокруг этой записки столько туману развел? Пойти в кино, на дневной сеанс с двумя и даже с одним мальчишкой – что в этом особенного?

… Бабуля была дома. Рублев обрадовался этому: будет с кем поболтать, душу отвести. Сидение за партой в одиночку угнетающе действовало на него. Да и забыть про инцидент с запиской тоже не мешало. Хотел публично признаться, что это он ее послал. Да вот злая Наталья помешала. «А ты и рад, что помешала», – откровенно сказал ему «внутренний голос».

– Половина учителей болеет, – пошел Колюня молоть, опережая вопрос бабули, почему вернулся из школы так рано. – Да и как им не болеть? С нами, наглыми, железные нервы надо иметь. Скорее бы внедряли компьютеры, что ли?…

– Есть сейчас будешь или потом?

– Так устал – даже есть не хочется. И некогда. Уроки, общественная работа…

– Сегодня убиралась, на полу нашла, – протянула она ему фотокарточку Малышевой форматом 3x4. – Любовь, что ли, твоя?

– Ты что?! – оглушительно громко рассмеялся Колюня. – Это Валерочки Коробкина страсть.

Бабуля никогда твердо не знала, когда эта балаболка правду говорит, а когда дурь выламывает. На