Переезд в Москву ничего не изменил в ней. Она быстро сошлась с девчонками своего класса. Понравилась мальчишкам. Верно, они ей поначалу не понравились. Одни показались страшно несерьезными, как, например, «братья Карамазовы», другие хамоватыми, наподобие рыжего Рублева. Но, если честно, в первую очередь Колюней-то она и заинтересовалась. Что-то угадала в нем своим детски-женским сердцем. Даже успела матери обрисовать его характер и наружность… И вдруг на парте обнаружила красную разграничительную черту, которую провел ее сосед. Это ее задело. Такого в жизни еще не было – чтобы не она, а ей указывали на место! Стала краем глаза всматриваться в нелюдимого Коробкина, пытаясь понять, что он за фрукт. Валерий, чувствуя ее взгляд, отворачивался, показывал, какая у него красивая спина. Катя поклялась, что он провел, он же и сотрет эту самую черту!
И вот он у нее в гостях… К ужину подоспел отец, военный в звании майора. Когда к дочери приходил кто-нибудь из одноклассников, он любил смущать их каверзными вопросами.
– Что предпочитаете, молодой человек? – спросил он Валерия. – Вино? А может, водочку?…
– Шутите, – сдержанно улыбнулся тот.
– А что, – улыбнулся и Катин отец, – скажешь, ни разу не пробовал?
– Один раз было, – не скрыл Валерий. – Я еще в школу не ходил. Выпил целую рюмку, не помню чего. Чтобы отцу поменьше досталось. И чуть не умер после этого. До сих пор от одной мысли воротит…
– Ничего не скажешь, яркое воспоминание из детства… – с сочувствием посмотрел на него отец, и они стали говорить на другие темы.
– Я пойду, – первым встал из-за стола Валерий.
– Еще чашечку чая? – предложила Катина мать.
– Спасибо, – поклонился он, – говорят, пить много жидкости вредно.
Это его заявление у всех Малышевых вызвало улыбку.
– А хотите, – обращаясь ко всем, сказал Катин отец, – я сейчас быстро помою машину и покатаю вдоль Москва-реки? А под конец заедем в кафе-мороженое и…
– Я не могу, – не дал даже ему договорить Валерий. – У меня сегодня астрокружок.
– И никак нельзя пропустить?
Валерий сурово покачал головой:
– Сегодня моя очередь наблюдать. Не могу…
Когда он ушел, отец сказал дочери:
– А товарищ-то у тебя… с характером.
– Разве это плохо? – не поняла Катя.
– Что ты… – задумчиво поглядел на нее отец. – Наоборот, очень даже хорошо.
– Он немного неуклюжий, – добавила от себя мать, – но, по-моему, добьется в жизни всего, чего захочет.
… А что же в то время, когда у Малышевых пили чай, делал Колюня? Подложив руки под голову, он лежал в вельветовом пиджаке на тахте и думал о судьбе. Ему колоссально не повезло! Чтобы поход в кино состоялся, все до мелочей продумал и предусмотрел. Кроме одного – что бабуля, уходя, возьмет свои и его ключи и запрет квартиру снаружи.
Было нестерпимо досадно. Он такие возлагал надежды на этот культпоход! Малышева вполне соответствовала его представлениям о «своей девчонке». Лицо, фигура – любо посмотреть. Характер что надо: веселая, не выламывается, как многие девчонки. И, что самое привлекательное, незлопамятная. Подулась на него пару дней за реплику на первом в этом году уроке и перестала. Сколько уже раз подходила к нему с тетрадями по русскому и английскому.
– Проверь, чего я тут наляпала… – запросто присядет рядом на переменке.
– Пожалуйста, мисс Малышева! – учтиво скажет он и, как большой специалист, наденет воображаемые очки.
Проверит, исправит и молча вернет тетрадь. Несколько раз – или это ему лишь показалась? – он ловил на себе ее задумчиво-изучающий взгляд. Верно, взгляд – не расписка, к делу не приобщишь. Но он порождает надежды! Настал день, когда Колюня решил: надо действовать! Время становиться взрослым. Время приглашать в кино… Коробка он взял в компанию, чтобы чувствовать себя посвободнее. В следующий раз, думал, обойдется без него. А вышло – они обошлись без него.
Бабуля, бабуля, ты как будто нарочно закрыла квартиру!…
Вечером он долго ворочался в постели, простынь в скатку сворачивал – «внутренний голос» не давал покоя. Он подсказывал Колюне, что между Коробкиным и Малышевой что-то произошло. Но что именно?! В худшем случае этот тюфяк Коробок после кино проводил ее до дома – и бегом домой к своей скандальной мамочке, к своим электродам, катодам, анодам…
Перед тем как уснуть, Колюня утопил клавишу приемника, всегда настроенного у него на волну «Маяка»: «Уймитесь, волнения страсти! Усни, безнадежное сердце…» – отчаянно и грозно загремел шаляпинский бас в Колюниной келье. От этих слов старинного романса, затаенного плача музыки и раскатов могучего, как океан, голоса у Колюни пробежали по спине мурашки. «Минует печальное время…» – из далеких, невозвратных времен долетело до него предсказание, и он забылся сном, внезапным, как порыв ветра перед грозой…
СЛАДКИЙ ДОЖДЬ
На следующий день он дежурил в классе. На большой переменке ворвался в класс со шваброй в одной руке и ведром с водой в другой. Вид имел – глаз невозможно было оторвать! Рыжие волосы пламенели и устрашающе торчали во все стороны. На груди, вместо передника, болталась старая географическая карта Африки, на которой Замбия и Намибия еще не освободились от колониального гнета.
– А ну?! – зычно крикнул он. – Выметайтесь все, я начинаю работать!
Несколько человек сидели за партами и перед физикой методом скорого чтения учебника постигали хитроумные законы электричества.
– Кому сказал: выметайтесь! Хватит нам по чистоте быть на последнем месте!…
Чтобы все видели, как он решительно настроен, Колюня поднес швабру к лицу Светы Зарецкой.
– Считаю: раз, два, три…
Света поглядела на него, плюнула от полноты отрицательных чувств и вышла из класса.
– Вас это, голуби, тоже касается, – заявил он Коробкину и Малышевой, склонившимся над одним учебником.
– Не мешай, а? – взмолилась Катя. – Если Валерка не объяснит мне сейчас этот параграф, я погорела.
– Мне какое дело? – Колюня нарочно громыхал ведром, чавкал шваброй. – Г-гу-лять надо меньше, г- голуби…
– Пойдем отсюда… – Коробкин захлопнул учебник и встал. – Все равно не отстанет, я его знаю.
Класс опустел, и с Колюни тотчас схлынула деловая горячка. Заводить уже некого было. Рублев наедине с самим собой был разительно не похож на Рублева на публике. И, загляни кто-нибудь в эту минуту ему в лицо – худенькое, веснушчатое, несчастное, от недосыпа чуть синеватое, – никто бы не подумал, что Колюня способен кого-то обидеть. Его бы не обидеть!
Вот и звонок на урок. В класс на полных правах один за другим вбегали, перелетая через ведро, акселерированные восьмиклассники. А Колюня продолжал нехотя возюкать шваброй по полу.
И – хлясь! – тряпкой провел по чьим-то белым туфлям.
– Вот спасибо-то! – изумленно-горестно ахнула классная, посмотрев, во что превратил он ее ноги. – Но скажи: за что?
– Я нечаянно! – вскричал Колюня, да так горячо поклялся, что она ему сразу поверила.
Он бросил швабру, достал белый, бабулиной утюжки платок и, как заправский чистильщик сапог, оттер туфли, вернул им первозданную белизну. Классная просияла. К ней вернулось хорошее настроение, которое ее редко покидало.
– Знаешь, какой я сегодня слышала разговор? – доверительно, но так, чтобы и другие слышали, сообщила она Колюне. – Наталья Георгиевна предлагает послать тебя на олимпиаду по литературе. Она прямо горой за твою кандидатуру.
У Колюни от этой новости глаза сделались квадратными. Поехать на олимпиаду – хорошо. Но если
