Рано утром первого сентября Рублев глянул в окно: небо затянуло чем-то похожим на грязноватую марлю. Уже собрался идти в школу – и здрасте! – пошел мелкий, угнетающе беззвучный дождь. Пришлось срочно надевать нейлоновую куртку с капюшоном, которую ему прислали дорогие родители. Она ему не очень-то нравилась: траурно черная, с белыми иероглифами на спине. Ходи и думай, что там написано…

Но вот он вышел из дома (с ума сойти какого длинного, за длину прозванного «китайской стеной»), и на душе стало немного легче. Не одному ему топать по такой мокрети. Из всех шестнадцати подъездов валил учащийся народ. От бодреньких зародышей из первых классов до высоченных, чуть ниже Останкинской телебашни, десятиклассников… Вон и Севка Барсуков, дворовый его приятель, на что лентяй несусветный, и тот решил сегодня не опаздывать. Что значит первый день учебы!…

Салютнул Севке рукой.

– Как жизнь?! – издалека спросил тот.

– В полосочку, – уклончиво ответил Рублев и подался в свою сторону. Они с Севкой учатся в разных школах. Его, Рублева, родители устроили в специальную. Нижайший поклон им за это…

Около школы сиротливо мокли жиденькие березки – детища весенних воскресников. Под скатами крыши, распушившись и недовольно потряхивая головами, сидели голуби. А в самой школе уже происходило могучее коловращение классов. На всех этажах и лестничных переходах стоял невероятный гвалт. Говорили сразу все, и все при этом друг друга слушали. Что-то крича, бегали, сплачивали ряды учителя. Они широко открывали рты, но их, как в немом кино, не было слышно… Из-за непогоды линейку решено было проводить не во дворе, как обычно, а в самой школе. Пришлось ученические ряды вписывать в прямоугольник холла, фланги распределять на втором этаже.

– Восьмой «А» строится у раздевалки! – услышал Рублев. Стал нехотя пробиваться сквозь галдящую, смеющуюся толпу к своим. Весь его сурово-снисходительный вид как бы говорил: чему радуетесь? Сегодня попрыгаем, почешем языки, а уже завтра застонем от учебной перегрузки. Набавили часов по английскому, истории, литературе. Перспектива такая, что не разгуляешься…

Он не выспался и был не в духе. Лег поздно – в последний день каникул до одури крутил любимые диски и записи. А в четыре утра его разбудил телефон. По леденящему душу вою в трубке догадался, что разговор будет вестись через спутник. Пока операторы двух материков искали место, чтобы скрестить свои радиошпаги, он придавил телефон ухом и уснул.

– Сынуля! – вдруг позвал его отец. (Рублев обалдело отлепился от подушки. Отца нигде не было. Его голос, как жук в спичечной коробке, скребся в трубке). – Ты слышишь меня?!

– Аха! – заорал он спросонья.

– Как дела, сынуля?

– Порядок…

– Бабуля как?

– Нормально…

– Я и мама… она рядом со мной стоит… поздравляем тебя с новым учебным годом!

– С чем?! А, спасибо…

– Надеемся, ты и на этот раз не подкачаешь!

– Лана, – небрежно, сглатывая часть согласных, пообещал сынуля. И спросил: – Как вы там?

Как они живут, как чувствуют себя? Можно сказать: ничего. Жара спадает. Меньше стало москитов. Монтаж идет своим ходом. Недавно дирекция завода устроила для них поездку в джунгли. Ехали на слонах… Есть также новость, которая, наверное, не обрадует его: им продлили командировку. Но пусть он не горюет раньше времени. У них там в следующем году открывается девятый класс. Так что теперь надо лишь дотерпеть до весны…

– Что ты молчишь? – вдруг забеспокоился отец. – Ты меня слышишь?

– Аха!

– Я не понял, ты рад этому или нет?

– Чему этому?

– Ну что через девять, от силы десять месяцев мы заберем тебя к себе?

– Ну да…

– Раз так, то веди себя все это время по-умному… чтоб, понимаешь, на твоей характеристике не отразилось. Договорились?

– Лана…

Потом трубку взяла мать. Послушала сверхлаконичные ответы сына и через тысячи разделявших их миль со вздохом отметила:

– Все еще заикаешься…

– Это тебе п-показалось, мамуля, – успокоил он ее.

В это время телефонистка предупредила, что время разговора истекло. Мать попрощалась, и в трубке стало тихо как в гробу.

– Они звонили? – заглянула в его комнату проснувшаяся, со сна еще более, старая бабуля.

– Они, – неохотно подтвердил он и натянул на голову одеяло.

– Когда приезжают?

– Скоро. Через девять, от силы десять месяцев…

Больше она ни о чем не спросила. Лишь огорченно вздохнула и ушла к себе.

После звонка он, как ни старался, не мог уснуть. Не то чтобы расстроился. Просто чего-то стало не по себе. В принципе он уже привык жить без них. Уезжали-то они всего на один год. А прошло два с половиной. Ну и ладно. Если им продлили визу, значит, у них все о кей. Пусть работают, пусть помогают развивающейся стране… А ему и тут неплохо. Бабуля (они ее за день до своего отъезда привезли из деревни и поселили с ним) оказалась замечательной старушкой. Жить его, слава богу, не учит. В дневнике не копается. Да и что она в нем со своими тремя классами поймет? Где, с кем и до какого часа он пропадает – сама говорит: «Не мое дело». То есть рассуждает как передовой современный человек! А туда поедешь, отец с матерью с утра до вечера будут воспитывать: не сутулься, не читай во время еды, не смотри телевизор перед сном, не носи такую прическу, не… И начнется самая настоящая не-жизнь…

– Здорово, Колюня! – услышал Рублев за спиной знакомый, с чуть окающим, не московским выговором голос. Обернулся.

– К-коробок? – Глазам своим не поверил, как изменился Валерка Коробкин, его одноклассник и дружок. Загорел парнишка, вытянулся, усики появились и стал еще красивее, чем был. Готовый кадр для загса! – Ну ты и дал свечу! – Протянул руку и изобразил великое страдание, когда Валерий легко даванул ему кисть. – Поделись с другом, что ты такое летом ел?

– Ничего особенного, – простодушно улыбнулся Коробкин. Он и раньше многие Колюнины шуточки принимал за чистую монету.

– Я тебе летом раз пять звонил. Где ты был?

– Я?… Здравствуйте, Галина Романовна! – заодно поздоровался Валерий с англичанкой. – В своей родной Заверняевке был…

– Представь, и я с бабулей в деревню ездил! – обрадовался Колюня, что не один он скучно провел лето. – Но больше не поеду. Там, понимаешь, почти одни старухи остались…

– А я вот так доволен! – показал Валерий рукой выше головы. – Почти полторы сотни на сенокосе заработал…

– Ух ты! – Колюня завистливо оглядел Коробкина с ног до головы. – Значит, в этом году с молочком будем?

– Чего? – не понял его Валерий.

– Я говорю: новенькая в нашей школе появилась.

– Где?

– За тобой стоит… слева, с цветами!…