Скрепя сердце Колюня сделал все, что требовалось… А теперь, сидя в радиоузле, он даже радовался, что весь день будет находиться здесь, а не в актовом зале. Там бы ему пришлось сидеть рядом со своими одноклассниками, болеть за свой класс и, проявляя патриотизм, после каждого номера, подготовленного восьмым «А», оголтело кричать: «Бра-во!!! Бис!!!»

Не тянуло его в последнее время ни веселиться, ни дурачиться…

Кроме того, он мог быть в зале, отсутствуя, – с актовым у него имелась двухсторонняя связь. Щелкнул тумблером – и слушай, кто, из какого класса, с чем выступает…

«Владимир Владимирович Маяковский! „Стихи о советском паспорте“. Читает…»

Ну, ясно, сейчас на сцену выйдет здоровенный десятиклассник. Он эти стихи читает начиная с пятого класса. Постоит, помолчит, делая вид, будто сильно волнуется, а потом дурным голосом как закричит: «Я волком бы выгрыз бюрократизм!…» «Такие горлодеры не лучше бюрократов!…» – злился про себя Колюня, слушая чтеца…

«Выступает сводный ансамбль первых – третьих классов!…»

Через секунду на сцену, как горох, высыпят сорок мальчиков в красных рубашоночках и сорок девочек в матрешкиных сарафанах и начнут ногами выделывать всякие кренделя, а публика, особенно учителя и родители, будут млеть от удовольствия…

А вот и знакомые имена.

«Выступает ученица восьмого „А“ класса Светлана Зарецкая! Чайковский! „Времена года“…»

Играй, Светик, не стыдись. Представляю, как быстро и красиво, глаз не оторвешь, твои пальчики сейчас бегают по клавишам. Тянешь белую шею, заглядывая в ноты. Но тебе бы на пюпитр не ноты, а портрет Валерочки поставить – вот бы ты заиграла!… Только зря ты, Светка, стараешься. Там все глухо, не достучишься до него. Нам с тобой одинаково не повезло. Ни тебе, ни мне не расклепать эту железную парочку.

… Фестиваль шел как по маслу. Ни один из номеров не сорвался. После каждого выступления, как положено, раздавались хотя и жидкие, но аплодисменты. Наталья Георгиевна и приданные ей в помощь учителя были довольны.

А часа через два был объявлен перерыв. Все кинулись к выходу. Но тех, кто был занят в следующих номерах, Наталья Георгиевна остановила, попросила их еще порепетировать.

В перерыв школа загудела, застонала от топота сотен ног по лестничным ступенькам. Любители быстрой езды, повертев головами и не заметив поблизости никого из учителей, со счастливым видом съезжали по перилам. Буфеты были развернуты на всех этажах. Первоклассники, успевая туркать друг друга, восхищенно и неторопливо слизывали с палочек мороженое. Ученики постарше солидно потягивали пепси-колу…

– Почему молчит наше радио? – удивилась Наталья Георгиевна. – Кто-нибудь сбегайте, узнайте у Рублева, в чем дело…

Она выжидательно посмотрела на Валерия Коробкина, занятого в сцене из «Недоросля» в роли Стародума.

– Как в них сбегаешь? – Красный от натуги, он яростно вгонял ноги в тесные для него ботфорты. – Дали на два размера меньше моего!…

– Извини, я думала, твое благородство распространяется и на нас, учителей…

– Я схожу, – вызвалась Катя – госпожа Простакова.

Она постучала в дверь радиоузла. Никто ей не ответил. Вошла и увидела: уронив голову на подоконнику Рублев пригрелся у радиаторов и уснул. От скрипа дверей он проснулся. Поднял голову, дикими глазами уставился на Катю, не понимая, видит ее во сне или наяву.

– Наталья Георгиевна просила узнать, почему ты не начинаешь передачу.

Со всей наивностью только что проснувшегося он спросил:

– А что? Уже перерыв?

Ее неожиданное появление вышибло у него из памяти весь текст композиции. И, как назло, куда-то затерялась одна из приготовленных кассет.

– А я слушал, слушал эту тягомотину, – хмуро оправдывался он, роясь на столе, – и задремал…

– Тебе ничего не понравилось?

– Все это уже было, – небрежно махнул он рукой и чуть не опрокинул микрофон. – В прошлом году, позапрошлом, позапозапрошлом… Только название новое: фестиваль искусств!…

– Это Наталья Георгиевна придумала.

– Ну и что она доказала?… Что фантазии у нее столько же, сколько у Ольги Михайловны…

– А почему ты промолчал? Ты же в классе отвечал за подготовку,

– Да, я тоже маху дал. За характеристику, обормот, испугался… – Он отбросил рукой текст композиции. – Чтоб я когда-нибудь еще связывался с этим!…

– Злой ты какой… И вид у тебя нехороший. Ты что, все каникулы болел? Тебя нигде не было видно…

Колюня резко встал, подошел к окну и вцепился в ручку рамы.

– Болел, – не оборачиваясь, с кривой усмешечкой ответил он. – Не помню точно, как про такую болезнь в одной песне поется… Короче, я болел тобой…

– Ты меня ненавидел?

– Думай, что говоришь!… Я жить без тебя не могу.

Она покачала головой.

– Ты неправду говоришь…

Он, что было сил, дернул за ручку. Окно с треском распахнулось. В лицо ударил знакомый ему пьянящий холод высоты.

– А если я сейчас… тогда поверишь?!

Она оттолкнула его в сторону и захлопнула окно.

– Начинай передачу! – приказала. – Кому говорю?!

Колюня покорно сел у микрофона.

– Дурачок ненормальный! – сказала она ему в спину и, заплакав, закрыла лицо руками.

В этот момент с грохотом, словно от ударной волны взрыва, распахнулась дверь. В радиоузел ворвался Коробкин. Он щелкнул выключателем микрофона и изо всей силы крикнул Рублеву:

– Совсем рехнулся?…

– Я тебя не понимаю, – спокойно ответил Колюня и встал, готовый к драке.

– Микрофон был включен! – на крике же объяснил ему Валерий, что произошло. – Все было слышно, о чем вы тут… беседовали…

– Во всей школе?! – помертвела от испуга Катя.

– Во всей школе… – подтвердил Валерий. Он смерил Колюню уничтожающим взглядом, взял Малышеву за руку и на выходе сказал: – Я сколько раз предупреждал: доведет тебя твой язык!…

Как только они ушли, Колюня запер дверь за ключ. Что делать дальше, он не знал. В радиоузел кто-то стучал, торкался – он не подавал голоса. Руки у него стали ледяными и дрожали, как у дряхлого старика. Хорошо, чтобы все это было кошмарным сном. Но это был не сон, и поправить это уже никак было нельзя…

Он изгрыз все ногти, думая, как выйти на улицу незамеченным. Что будет потом, это его не интересовало. Лишь бы сейчас пройти и никого не встретить. Потянулся к ключу, чтобы открыть дверь, как вдруг в нее кто-то постучал.

– Рублев! – донесся с той стороны голос классной. – Ты здесь?… Да не молчи, горе ты мое! Ты здесь?…

Он стоял перед дверями с запрокинутым к потолку лицом и, как бы отрицая факт своего присутствия, покачивал головой. Так и не открыл ей.

Он просидел взаперти почти до конца фестиваля. Наконец осмелился, приоткрыл дверь – на этаже не было ни души – и во весь опор побежал в раздевалку.

Его пальто на том крючке, где он повесил, не оказалось. Какие-то бездельники от души позабавились: перевесили всю одежду, сложили в одну кучу обувь. Час будешь искать свое – не найдешь… Колюня уже хотел было бежать домой без пальто, как вдруг услышал голоса Малышевой и Коробкина.

– Валерка, один сапог никак не могу найти…