– Я… военный, – отвечаю. – Вот по делу, к народному артисту, вот к вам…

– Ах, по делу, ах, к народному! – вроде обрадовался мне Михаил Иванович и усы подкрутил. – Слушайте, вы ко мне по делу? Вот и чудесно! Дорогой мой, очень кстати! Дома никого нет… Слушайте, как вас величать?

– Максим Перепелица, – отвечаю с тревогой в го­лосе: чувствую, что народный артист сейчас какую-то работу мне даст. Наверное, в магазин пошлет… Так и есть!..

– Слушайте, Максим Перепелица, вы же мне очень нужны! – и хлопает меня по плечу. – Вы станете сейчас принцем Генрихом, сыном английского короля Генриха четвертого. Берите книжку и читайте.

Беру огромную книжищу. Вижу – Шекспир. На открытом месте читаю: «Король Генрих IV». Историческая хроника.

А Михаил Иванович Огнев уже объяснения мне дает:

– Место действия – Англия, начало пятнадцатого века, сцена происходит в трактире «Кабанья голова». Итак, вы не Перепелица, а принц Генрих, а я не Огнев. Перед вами сложный тип – забулдыга и ловкач сэр Джон Фальстаф, который сейчас будет изображать ва­шего отца – английского короля Генриха Четвертого.

– Ха-ха, – смеюсь. – Да мой батька – Кондрат Пе­репелица – колхозный кузнец!

– Слушайте, какой вы непонятливый!.. – сердится на­родный артист.

– Нет, я понимаю, – успокаиваю его. – Это дело мне знакомо. В драмкружке участвовал. Но смешно! Максим не Максим, а принц, а батько мой не кузнец, а король…

– Ничего не поделаешь, – разводит руками Михаил Иванович. – Искусство требует жертв. Так слушайте вни­мательно. Принц Генрих после многих разгульных ночей, проведенных с Фальстафом, должен вернуться домой во дворец, и они знают, что король будет принца ругать. Так вот Фальстаф изображает перед Генрихом, как король-отец будет с ним разговаривать. Понятно?

– Да, понятно, – отвечаю

– Значит, читайте вот отсюда, – и товарищ Огнев становится передо мной на колени и начинает говорить за этого самого Фальстафа:

– Расступитесь, рыцари, и дайте мне кружку хереса, чтобы у меня покраснели глаза и можно было бы поду­мать, что я плакал.

– Михаил Иванович, а где его взять, хереса-то? Мо­жет, горилочки? – смеюсь я.

– Перепелица, нельзя от классика отступать, – хму­рит брови народный артист. – Горилка так горилка, херес так херес. Читайте!

И начали мы репетировать. Долго мне пришлось вы­слушивать Михаила Ивановича, затем самому по книжке читать. Даже взмок я. И наконец, кончили.

Задумался о чем-то народный артист и даже песенку про себя напевает.

Знакомая песня. Где-то я ее слышал? Может, попро­сить народного артиста, чтоб в полный голос спел – для концерта?.. Нет, по-моему, интереснее будет, если пере­дать по радио, как мы с ним короля и принца изобра­жали…

Но все же обращаюсь к народному артисту:

– Михаил Иванович! Что это за песня? Вот бы мне слова ее достать да в самодеятельности нашей выступить!

– А это очень просто, – отвечает он. – Надо мной, этажом выше, композитор живет. Он эту песню сочинил и каждый день на рояле играет. У меня уже зубы болят от нее.

И тут я слышу – сверху доносится знакомая музыка.

– Во! Слышите?.. Эгей! Никита! – кричит Михаил Иванович. – Никитушка, голубчик! Перестань!.. Не слы­ шит. Сейчас я ему по телефону, – набирает номер и на­чинает говорить прямо с нежностью:

– Привет, Никиточка!.. Да, я. Никита, дорогой! Весь век буду тебе благодарен. Не играй больше. У меня дети спят. Сейчас к тебе зайдет солдат Максим Перепелица. Дай ему слова этой замечательной песни, дай и забудь ее. Не играй больше. Хорошо? Ну, спасибо, мой дорогой, спа­сибо.

Прощаюсь я с народным артистом, благодарю его и из­виняюсь за беспокойство. Потом спешу на этаж выше.

И вот я уже в квартире композитора.

– Так, значит, вы эту песню написали? – спрашиваю, когда он проводил меня из передней комнаты в кабинет и усадил в мягкое кресло.

– Я… А что? Не нравится? – насторожился компо­зитор. Сам невысоконький, лицо выбрито, глаза хитрю­щие.

– Нет. Очень даже нравится, – отвечаю. – А вам?..

– Мне не очень, – говорит.

Странный человек. Спрашиваю:

– Так чего ж лучшую не написали?

– Не написалось… – разводит руками. – А чего вы так смотрите на меня?

Смешной вопрос. Вроде не понятно, что я первый раз в жизни композитора вижу. Объясняю ему это.

– И вы за тем ко мне пришли? – удивляется.

– Нет, не только за этим, – отвечаю. – Вам же гово­рил товарищ Огнев. Мы с ним сейчас Шекспира репети­ровали. Мне бы слова вот этой песни записать. Хочу на концерте солдатской самодеятельности выступить.

– А вы поете? – оживился композитор.

– Да у нас все в роте поют.

Тут композитор без лишних слов ведет меня к роялю и дает в руки лист бумаги с текстом песни.

– Послушаем, – говорит.

– А товарищ Огнев не того?.. – осторожно спраши­ваю я. – Не станет утюгом в потолок стучать? Слышно там все.

– А, ничего, – машет рукой композитор. – Пусть при­выкает…

Пришлось мне петь. За компанию и композитор пел. А когда кончил, говорит он мне:

– Не плохо поете, – так и сказал.

Мне неловко стало. Сам композитор похвалил.

– Петь нечего, – жалуюсь ему. – Мало новых песен, особенно солдатских. А солдату без хлеба легче прожить, чем без песни. Напишите, товарищ композитор… А то все «Тачанку» поем. Конечно, хорошая песня. Но ехать в бро­нетранспортере или на броне танка и, глядя на реактив­ные самолеты, петь про тачанку в четыре колеса – не очень подходяще.

– Это верно, – соглашается композитор. – В долгу мы перед солдатами.

И пообещал-таки написать музыку для солдатской песни.

Поблагодарил я его и распрощался. Молча спускаюсь на скоростном лифте вниз. Страшновато за магнитофон. С такой высоты сорваться – щепки не соберешь. Но спу­стился благополучно. Выхожу на улицу и о Марусе опять думаю. Беда прямо. Как останешься сам с собой, так сразу стопудовый камень на сердце ложится. Что ж это получается? Вроде отставку она Максиму дает?

Ноги прямо без спросу сами поворачивают к телефон­ной будке. Нужно позвонить в академию. Может, Люд­мила Васильевна, – ассистент мой, уже разведала обста­новку. Но не тут-то было. В кабину забрался какой-то гражданин. Лица его из-под шляпы и очков почти не видно. Только усы торчат, как у таракана. Жду терпеливо, пока он кончит разговор…

– Или «да», или «нет»! – доносится требовательный голос из будки. – Я человек принципиальный. Что?.. Вам смешно? Не шутите! В вопросах любви надо быть только принципиальным!

Ишь ты, старый, а тоже от любви страдает. Стучу ему монетой по стеклу:

– Гражданин, уговаривайте скорее!

А он так и ощетинился:

– Вы что, товарищ военный, безобразничаете?! – кричит.

– Больше же трех минут не полагается телефон за­нимать, – объясняю ему.

– Вы мне не указывайте! – сердито отвечает. А по­том в трубку сладеньким голоском: – Нет, это я не вам! Нет, нет, Верочка. Это я одного индивидуума к порядку призываю. Так вот. Как же мне понимать вашу