— Жди здесь, — сказал Ребров шоферу, быстро вылез из машины и открыл заднюю дверь. — Прошу.
Ольга выбралась из машины и побрела к подъезду. В лифте она разрыдалась.
— Ольга Владимировна, я прошу вас, — Ребров взял ее за руки, — я очень вас прошу.
— Ну зачем! За что мне… Господи, я не могу! — трясла она головой, — все же хорошо… ну, зачем?!
— Вы же все, все понимаете, вы помните 18 на раскладке, милая, мне самому тяжело, но мы на пути, и теперь так легко сорваться, разрушить все. Возьмите себя в руки, прошу вас, не губите наше дело. Мы не можем себе позволить расслабиться. Расслабиться — значит погибнуть, погубить других. Ну! — он встряхнул ее за плечи.
— Да, да, — всхлипнула Ольга, доставая платок, — погибнуть…
Они вышли из лифта, она вытерла лицо и Ребров позвонил в квартиру 165.
— Я не приказываю, я прошу, — сказал он.
Дверь открыл Иванилов. Он был в байковой рубахе, кальсонах и тапочках на босу ногу.
— В самый, самый раз, — заулыбался он, пропуская их в тесную переднюю, — а я вот это, съезд показывают, и там Ельцин им дает… В квартире громко звучал телевизор.
— Лезут на него, понимаешь, а он их глушит! Во, во… полозковцы. Может, чаю?
— Мы торопимся, Петр Федорович, — сухо сказал Ребров, расстегивая шинель на Ольге.
— Как знаете, — Иванилов выключил телевизор, открыт комод.
Ребров повесил шинель Ольги на вешалку, она сняла фуражку и прошла в маленькую смежную комнату. Иванилов вынул из комода серую папку, положил на стол.
— И поаккуратней, Петр Федорович, — Ребров прошел на кухню, посмотрел в окно. — У нас сегодня тяжелейший день.
— Все понял, — Иванилов с улыбкой вошел в смежную комнату и запер за собой дверь. Окно в комнате было плотно зашторено. Сидя на узкой кровати в углу, Ольга снимала сапоги.
Посередине комнаты стояло старое зубоврачебное кресло, над изголовьем которого был укреплен на столе стул с круглым отверстием в днище. Иванилов проворно разделся догола, положив одежду на угол кровати:
— Светлана Викторовна, давайте помогу.
— Отойдите! — дернула головой Ольга. Он отошел и встал возле кресла, поглаживая себя по плечам. Она разделась и села в кресло. Иванилов влез на стол, сел на укрепленный стул, спиной к Ольге. Его зад просунулся в отверстие, навис над Ольгиным лицом.
— Только не быстро, — произнесла Ольга, крепко берясь за подлокотники.
— Само собой… — Иванилов напрягся, шумно и протяжно выпустил газы в лицо Ольги. Она открыла рот, приложила к его анусу. Иванилов стал медленно испражняться ей в рот, тихо кряхтя. Ольга судорожно глотала кал, часто вдыхая носом. Голые ноги ее дрожали.
— Все, — пробормотал Иванилов, приподнимаясь. Ольга сползла с кресла на пол и замерла, всхлипывая и громко дыша.
— Все, все, — Иванилов слез со стола на пол, стал одеваться. — какой сегмент?
Ольга не ответила.
— Ну, я тогда там… — он оделся и вышел из комнаты.
Ребров пил молоко на кухне.
— А какой сегмент-то? — громко спросил Иванилов. Ребров поставил стакан, вошел в комнату:
— Восемнадцатый.
— Так. Восемнадцатый, — Иванилов выдвинул нужный ящик сегментной картотеки, достал след.
— И пожалуйста в двух экземплярах.
— Хорошо, хорошо.
Иванилов вынул из папки две разметные сетки, приложил след и обвел.
Вошла Ольга, застегивая китель.
— Как вы? — приблизился Ребров. Она покачала головой. Он вынул носовой платок, вытер ее коричневые губы:
— Все будет хорошо.
— Сделано, — Иванилов убрал след и папку и тут же включил телевизор. — Интересно, продавит он собственность?
Ольга пошла одеваться. Ребров взял сетки, сложил, спрятал в карман.
— С другой стороны, колхозников тоже понять надо, — усмехнулся Иванилов. — Работали, работали, понимаешь, а тут — на тебе!
— До свидания, Петр Федорович, — проговорил Ребров, и они с Ольгой вышли. В лифте Ольгу вырвало.
— Легче всего! Легче всего дать волю эгоизму! — воскликнул Ребров. — Давайте! Показывайте, какая вы гордая! Какая самостоятельная! Демонстрируйте! Как вы презираете всех! Как плюете на остальных! Ну! Демонстрируйте!
— Я… нет… — шептала Ольга, прижавшись лбом к стенке кабины.
Ребров схватил ее под локоть, вытолкнул из лифта:
— Идите! Гордитесь собой!
Они сели в машину.
— Поехали на шестой склад, — сказал Ребров, закуривая.
— Есть, товарищ подполковник.
Когда черная «волга» подъехала к военкомату, было уже темно. Машина Реброва стояла на месте. Штаубе и Сережа спали в ней, привалившись друг к другу.
— Перегрузишь в мой багажник, и свободен, — приказал Ребров сержанту, вылезая из «волги». Ольга постучала в заднее стекло «Жигулей»:
— Ау!
Штаубе проснулся, открыл дверь, она села на переднее сиденье:
— С добрым утром, милые.
— Как? — морщась, спросил Штаубе.
— Отлично! — радостно шепнула она. — Вон, смотрите.
Штаубе оглянулся. Сержант подносил к «Жигулям» металлический ящик.
— Става Богу.
Ребров захлопнул багажник, сел за руль:
— Здравия желаю, Генрих Иваныч.
— Дали? 48?
— 48, — Ребров завел мотор. — Вы не замерзли здесь?
— А я дважды заводил. Погодите, а как с Клоковым? А Басов что? Выписку нашли сразу?
— Сразу! — Ребров посмотрел на Ольгу, они засмеялись. — Сразу!
— А этот говнюк, Сотников, торговался?
Ребров с Ольгой засмеялись громче.
— Погодите, чего вы ржете, расскажите толком? Мне к Коваленко ехать?
Сережа проснулся, громко зевнул:
— О-о-ой… холодно… а Олька где?
— Я здесь, милый. Спи.
— Я есть хочу.
— Да, — посерьезнел Ребров, — есть. Нам всем пора пообедать. А точнее — поужинать.
— Может — к Михасю? — предложила Ольга. — Жутко в баню хочу.
— К Михасю? Без звонка? — потер лоб Ребров.
— Именно — без звонка! — Штаубе надел шапку. — Да эта сволочь должна вам в любое время суток жопу лизать, не разгибаясь! Поехали.
Они сидели за столом в пустом банном зале с мраморными колоннами и бассейном. Ребров и Штаубе были в простынях, Ольга и Сережа — голыми.
