- Конечно, обязательно.

- Я больше всего люблю пьесы Горького. И вообще - Горького! Самый наш умный, самый гуманный, самый большой писатель, вы согласны?

Тверитинов сделал бровями усилие найти ответ, но не нашёл его и промолчал.

- Мне кажется, я даже фамилию вашу знаю. Вы - незаслуженный?

Зотов слегка покраснел от удовольствия разговора.

- Был бы заслуженный, - чуть развёл руками Тверитинов, - пожалуй, здесь бы не был сейчас.

- Почему?.. Ах, ну да, вас бы не мобилизовали.

- Нас и не мобилизовали. Мы шли - в ополчение. Мы записывались добровольно.

- Ну, так добровольно записывались, наверно, и заслуженные?

- Записывались все, начиная с главных режиссёров. Но потом некто после какого-то номера провёл черту, и выше черты - остались, ниже черты - пошли.

- И было у вас военное обучение?

- Несколько дней. Штыковому бою. На палках. И как бросать гранаты. Деревянные.

Глаза Тверитинова упёрлись в какукю-то точку пола так прочно, что казались остеклелыми.

- Но потом, вас - вооружили?

- Да, уже на марше подбрасывали винтовки. Образца девяносто первого года. Мы до самой Вязьмы шли пешком. А под Вязьмой попали в котёл.

- И много погибло?

- Я так думаю, в плен больше попало. Небольшая нас группка слилась с окруженцами-фронтовиками, они нас и вывели. Я даже не представляю сейчас, где фронт? У вас карты нет?

- Карты нет, сводки неясные, но я так могу вам сказать: Севастополь с кусочком наш, Таганрог у нас, Донбасс держим. А вот Орёл и Курск - у них...

- Ой-йо-йо!.. - А под Москвой?

- Под Москвой особенно непонятно. Направления уже почти дачные. А Ленинград - тот вообще отрезан...

Лоб Зотова и вся полоса глаз сдвинулась в морщины страдания:

- А я не могу попасть на фронт!

- Попадёте ещё.

- Да вот разве потому только, что война - не на год.

- Вы были студент?

- Да! Собственно, мы защищали дипломы уже в первые дни войны. Какая уж там защита!.. Мы должны были к декабрю их готовить. Тут нам сказали: тащите, у кого какие чертежи, расчёты, и ладно. - Зотову стало интересно, свободно, он захлёбывался всё сразу рассказать. - Да ведь все пять лет... Мы поступали в институт - уже поднял мятеж Франко! Потом сдали Австрию! Чехословакию! Тут началась мировая война! Тут - финская! Вторжение Гитлера во Францию! в Грецию! в Югославию!.. С каким настроением мы могли изучать текстильные машины?! Но дело не в этом. После зашиты дипломов ребят послали сразу на курсы при Академии моторизации механизации, а я из-за глаз отстал, очень близорукий. Ну, ходил штурмовал военкомат каждый день, каждый день. У меня опыт ещё с тридцать седьмого года... Единственное, чего добился - дали путёвку в Интендантскую академию. Ладно. Я с этой путёвкой проезжал Москву, да и сунулся в Наркомат обороны. Допросился к какому-то полковнику старому, он спешил ужасно, уже портфель застёгивал. Так, мол, и так, я инженер, не хочу быть интендантом. 'Покажите диплом!' А диплома со мной нет... 'Ладно, вот тебе один только вопрос, ответишь - значит, инженер: что такое кривошип?' Я ему чеканю с ходу: 'Устройство, насаженное на ось вращения и шарнирно соединённое с шатуном для...' Зачеркнул Интендантскую, пишет: 'В Транспортную академию'. И убежал с портфелем. Я - торжествую! А приехал в Транспортную - набора нет, только курсы военных комендантов. Не помог и кривошип!..

Вася знал, что не время сейчас болтать, вспоминать, но уж очень был редок случай отвести душу с внимательным интеллигентным человеком.

- Да вы курите, наверно? - опомнился Вася. - Курите же, пожалуйста... - он скосился на догонный лист... - Игорь Дементьевич. Вот табак, вот бумага - мне выдают, а я не курю.

Он достал из ящика пачку лёгкого табака; едва начатую, и подвинул Игорю Дементьевичу.

- Курю, - сознался Игорь Дементьевич, и лицо его озарилось предвкушением. Он приподнялся, наклонился над пачкой, но не стал сразу сворачивать, а сперва просто набрал в себя табачного духу и, кажется, чуть простонал. Потом прочёл название табака, покрутил головой:

- Армянский...

Свернул толстую папиросу, склеил языком, и тут же Вася поджёг ему спичку.

- А в ватных одеялах - там никто не курит? - осведомился Зотов.

- Я не заметил, - уже блаженно откинулся Игорь Дементьевич. - Наверно, не было ни у кого.

Он курил с прищуренными глазами.

- А что вы упомянули о тридцать седьмом? - только спросил он.

- Ну, вы же помните обстановку тех лет! - горячо рассказывал. Вася. Идёт испанская война! Фашисты - в Университетском городке. Интербригада! Гвадалахара, Харама, Теруэль! Разве усидишь? Мы требуем, чтобы нас учили испанскому языку - нет, учат немецкому. Я достаю учебник, словарь, запускаю зачёты, экзамены - учу испанский. Я чувствую по всей ситуации, что мы там участвуем, да революционная совесть не позволит нам остаться в стороне! Но в газетах ничего такого нет. Как же мне туда попасть? Очевидно, что просто бежать в Одессу и садиться на корабль - это мальчишество, да и пограничники. И вот я - к начальнику четвёртой части военкомата, третьей части, второй части, первой части: пошлите меня в Испанию! Смеются: ты с ума сошёл, там никого наших нет, что ты будешь делать?.. Вы знаете, я вижу, как вы любите; курить, забирайте-ка эту пачку всю себе! Я всё равно для угощения держу. И на квартире ещё есть. Нет уж, пожалуйста, положите её в вещмешок, завяжите, тогда поверю!.. Табачок теперь - 'проходное свидетельство', пригодится вам в пути... Да, и вдруг, понимаете, читаю в 'Красной звезде', а я все газеты сплошь читал, цитируют французского журналиста, который, между прочим, пишет: 'Германия и СССР рассматривают Испанию как опытный полигон'. А я - дотошный. Выпросил в библиотеке этот номер, подождал ещё дня три, не будет ли редакционного опровержения. Его нет. Тогда иду к самому военкому и говорю: 'Вот, читайте. Опровержения не последовало, значит, факт, что мы там воюем. Прошу послать меня в Испанию простым стрелком!' А военком как хлопнет по столу: 'Вы - не провоцируйте меня! Кто вас подослал? Надо будет - позовём. Кру-гом!'

И Вася сердечно рассмеялся, вспоминая. Смеховые бороздки опять легли по его лицу. Очень непринуждённо ему стало с этим артистом и хотелось рассказать ещё о приезде испанских моряков, и как он держал к ним ответную речь по-испански, и расспросить, что и как было в окружении, вообще поговорить о ходе войны с развитым, умным человеком.

Но Подшебякина приоткрыла дверь:

- Василь Васильич! Диспетчер спрашивает: у вас есть что-нибудь к семьсот девяносто четвёртому? А то мы его на проход пустим.

Зотов посмотрел в график:

- Это какой же? На Поворино?

- Да.

- Он уже здесь?

- Минут через десять подойдёт.

- Там что-то грузов наших мало. Что там ещё?

- Там промышленные грузы и несколько пассажирских теплушек.

- Ах, вот замечательно! Замечательно! Игорь Дементьевич, вот на этот я вас и посажу! Это очень для вас хороший поезд, вылезать не надо. Нет, Валечка, мои грузы идут там целиком, можно на проход. Пусть примут его тут поближе, на первый или на второй, скажи.

- Хорошо, Василь Васильич.

- А насчёт одеял ты всё передала?

- Всё точно, Василь Васильич.

Ушла.

- Жалко только одно, что накормить мне вас нечем, ни сухаря тут в ящике нет. - Зотов выдвинул ящик,