- А зовут вас?

- Игорь Дементьевич.

- Это вам уже больше пятидесяти?

- Нет, сорок девять.

- Какой был номер вашего эшелона?

- Понятия не имею.

- Что ж, вам не объявляли номера?

- Нет.

- А почему здесь поставлен? Назвали его - вы? (Это был 245413-й тот арчединский, который Зотов проводил прошлой ночью.)

- Нет. Я рассказал в Ряжске, откуда и когда он шёл - и комендант, наверно, догадался.

- Где вы отстали?

- В Скопине.

- Как же это получилось?

- Да если откровенно говорить... - та же сожалительная улыбка тронула крупные губы Тверитинова, - пошёл... вещички поменять. На съестное что-нибудь... А эшелон ушёл. Теперь без гудков, без звонков, без радио так тихо уходят.

- Когда это было?

- Позавчера.

- И не успеваете догнать?

- Да, видимо, нет. И - чем догонять? На платформе - дождь. На площадке вагонной, знаете, такая с лесенкой - сквозняк ужасный, а то и часовые сгоняют. В теплушки не пускают: или права у них нет, или места у них нет. Видел я однажды пассажирский поезд, чудо такое, так кондукторы стоят на ступеньках по двое и прямо, знаете, сталкивают людей, чтоб не хватались за поручни. А товарные - когда уже тронутся, тогда садиться поздно, а пока стоят без паровоза - в какую сторону они пойдут, не догадаешься. Эмалированной дощечки 'Москва - Минеральные воды' на них нет. Спрашивать ни у кого нельзя, за шпиона посчитают, к тому ж я так одет... Да вообще у нас задавать вопросы опасно.

- В военное время, конечно.

- Да оно и до войны уже было.

- Ну, не замечал!

- Было, - чуть сощурился Тверитинов. - После тридцать седьмого...

- А - чтo тридцать седьмой? - удивился Зотов. - А что было в тридцать седьмом? Испанская война?

- Да нет... - опять с той же виноватой улыбкой потупился Тверитинов.

Мягкий серый шарф его распустился и в распахе суконника свисал ниже пояса.

- А почему вы не в форме? Шинель ваша где?

- Мне вообще шинели не досталось. Не выдали... - улыбнулся Тверитинов.

- А откуда этот... чапан?

- Люди добрые дали.

- М-м-да... - Зотов подумал. - Но вообще я должен сказать, что вы довольно быстро ещё добрались. Вчера утром вы были у ряжского коменданта, а сегодня вечером уже здесь. Как же вы ехали?

Тверитинов смотрел на Зотова в полноту своих больших доверчивых мягких глаз. Зотову была на редкость приятна его манера говорить; его манера останавливаться, если казалось, что собеседник хочет возразить; его манера не размахивать руками, а как-то лёгкими движениями пальцев пояснять свою речь.

- Мне исключительно повезло. На какой-то станции я вылез из полувагона... Я за эти два дня стал разбираться в железнодорожной терминологии. 'Полувагон' - я считал, в нём должно же быть что-то от вагона, ну, хотя бы полкрыши. Я залез туда по лесенке, а там просто железная яма, капкан, и сесть нельзя, прислониться нельзя: там прежде был уголь, и на ходу пыль взвихривается и всё время кружит. Досталось мне там. Тут ещё и дождь пошёл...

- Так в чём же вам повезло? - расхохотался Зотов. - Не понимаю. Вон одежонку испачкали как!

Когда он смеялся, две большие добрые смеховые борозды ложились по сторонам его губ - вверх до разляпистого носа.

- Повезло, когда я вылез из полувагона, отряхнулся, умылся и вижу: цепляют к одному составу паровоз на юг. Я побежал вдоль состава - ну, ни одной теплушки, и все двери запломбированы. И вдруг смотрю - какой-то товарищ вылез, постоял по надобности и опять лезет в незакрытый холодный вагон. Я - за ним. А там, представляете, - полный вагон ватных одеял!

- И не запломбирован?!

- Нет! Причём, видимо, они сперва были связаны пачками, там по десять или по пять, а теперь многие пачки развязаны, и очень удобно в них зарыться. И несколько человек уже спят!

- Ай-яй-яй!

- Я в три-четыре одеяла замотался и так славно, так сладко спал целые сутки напролёт! Ехали мы или стояли - ничего не знаю. Тем более третий день мне пайка не дают - я спал и спал, всю войну забыл, всё окружение... Видел родных во сне...

Его небритое мятое лицо светилось.

- Стоп! - спохватью сорвался Зотов со стула. - Это в том составе... Вы с ним приехали - когда?

- Да вот... минут - сколько? Сразу к вам пришёл. Зотов кинулся к двери, с силой размахнул её, выскочил:

- Валя! Валя! Вот этот проходной на Балашов, тысяча какой-то по вашему...

- Тысяча второй.

- Он ещё здесь?

- Ушёл.

- Это - точно?

- Точно.

- Ах, чёрт!! - схватился он за голову. - Сидим тут, бюрократы проклятые, бумажки перекладываем, ничего не смотрим, хлеб зря едим! А ну-ка, вызовите Мичуринск-Уральский!

Он заскочил опять к себе и спросил Тверитинова:

- А вы номер вагона не помните?

- Нет, - улыбнулся Тверитинов.

- Вагон - двухосный или четырёхосный?

- Я этого не понимаю...

- Ну как не понимаете! Маленький или большой? На сколько тонн?

- Как в гражданскую войну говорилось: 'Сорок человек, восемь лошадей'.

- Так шестнадцать тонн, значит. И - конвоя не было?

- Да как будто нет.

- Василь Васильич! - крикнула Валя. - Военный диспетчер на проводе. Вам - коменданта?

- Да может и не коменданта, груз может и не военный.

- Так тогда разрешите, я сама выясню?

- Ну, выясните, Валечка! Может, эти одеяла просто эвакуируются, шут их там знает. Пусть пройдут внимательно, найдут этот вагон, определят принадлежность, сактируют, запломбируют - одним словом, разберутся!

- Хорошо, Василь Васильич.

- Ну, пожалуйста, Валечка. Ну, вы - очень ценный работник!

Валя улыбнулась ему. Кудряшки засыпали всё её лицо.

- Але! Мичуринск-Уральский!..

Зотов затворил дверь и, ещё волнуясь, прошёл по комнате, побил пястью о пясть.

- Работы - не охватить, - окал он. - И помощника не дают!.. Ведь эти одеяла шутя могут разворовать. Может, уже недостача.

Он ещё походил, сел. Снял очки протереть тряпочкой. Лицо его сразу потеряло деловитость и быстрый смысл, стало ребяческое, защищённое только зелёной фуражкой.