— Но откуда? Как? — я зажег спичку, и мне стало больно глазам, но я не погасил ее.

Это был человек небольшого роста. Можно сказать, крошечный. Меньше пяти футов роста и с горбом. Борода и волосы у него были такие же длинные, как у меня. Единственной отличительной чертой сквозь всю эту массу волос, закрывающих почти все лицо, был большой крючковатый нос, да еще почти черные глаза, сейчас странно блестевшие при свете спички.

— Дворкин! — сказал я.

— Это мое имя, — снова ухмыльнулся он. — А твое?

— Неужели вы не узнаете меня, Дворкин? — я зажег еще одну спичку и поднес ее к своему лицу. — Посмотрите внимательнее. Забудьте волосы и бороду. Добавьте сотню фунтов к моему телу. Вы ведь нарисовали меня со всевозможными деталями на нескольких колодах игральных карт.

— Корвин, — сказал он после недолгого раздумья. — Я тебя помню. Да, помню.

— Я думал, что вас давно нет в живых.

— А я жив. Вот видишь? — и с этими словами он сделал передо мной пируэт. — А как твой отец? Давно ты его видел? Это он засадил меня сюда.

— Оберона больше нет. В Амбере правит мой брат Эрик, и я — его узник.

— Тогда я главнее тебя, потому что я узник самого Оберона.

— Вот как? Никто из нас не знал, что Отец заключил вас в темницу.

Я услышал как он заплакал.

— Да, он мне не доверял.

— Почему?

— Я рассказал ему, что придумал способ уничтожить Амбер. Я описал ему ной способ, и он запер меня здесь.

— Это было не очень хорошо с его стороны.

— Знаю, но он предоставил мне прекрасные комнаты и кучу всякого материала для моей работы. Только через некоторое время он перестал навещать меня. Обычно он приводил с собой людей, которые показывали мне чернильные пятна и заставляли меня рассказывать о них всякие истории. Это было просто здорово. но однажды я рассказал историю, которая мне не понравилась, и человек превратился в лягушку. Король был очень сердит, когда я отказался превратить его обратно, но прошло так много времени с тех пор, как я хоть с кем-то разговаривал, что я даже согласился бы сейчас снова превратить его обратно в человека, если, конечно, король еще этого хочет. Однажды…

— Как вы попали сюда, в мою камеру?

— Но я ведь уже сказал тебе: просто прошел.

— Сквозь стену?

— Ну конечно, нет. Сквозь Отражение стены.

— Никто не может ходить по Отражениям в Амбере. В Амбере нет Отражений.

— Видишь ли… я сжульничал, — признался он.

— Как?

— Я нарисовал новую Карту и прошел сквозь нее, чтобы посмотреть, что новенького с этой стороны стены. Ох, ты!… Я только что вспомнил! Ведь я не могу попасть без нее обратно. Придется нарисовать новую. У тебя есть что-нибудь перекусить? И чем можно рисовать? И на чем рисуют?

— Возьмите кусок хлеба, — сказал я ему, протягивая свой скудный обед и кусок сыра за компанию.

— Спасибо тебе, Корвин.

И он накинулся на хлеб и сыр, как будто не ел целую вечность, а потом выпил всю мою воду.

— А теперь, если ты дашь мне перо и кусок пергамента, я вернусь к себе. Я хочу успеть дочитать одну книгу. Приятно было поговорить с тобой. Жаль, что так вышло с Эриком. Может быть, я еще наведаюсь к тебе, и мы еще поговорим. Если ты увидишь своего отца, пожалуйста, передай ему, чтобы он не сердился на меня за то, что я превратил его человека в…

— У меня нет ни пера, ни пергамента, — ответил я.

— Боже, — сказал он. — Ну, это уже совсем не цивилизованно.

— Знаю. Но с другой стороны, Эрика и нельзя назвать цивилизованным человеком.

— Ну, хорошо, а что у тебя есть? Моя комната нравится мне как-то больше, чем это место. По крайней мере, там светлее.

— Вы пообедали со мной, а сейчас я хочу попросить вас об услуге. Если вы выполните мою просьбу, я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы примирить вас с отцом.

— А чего тебе надо?

— Я долгое время наслаждался вашим искусством, и есть картина, которую мне всегда хотелось иметь именно в вашем исполнении. Помните ли вы маяк на Кабре?

— Ну конечно. Я был там много раз. Я знаю его хранителя Жупена. Бывало, я часто играл с ним в шахматы.

— Больше всего на свете, почти всю жизнь, я мечтал увидеть один из тех магических набросков этой серой башни, нарисованных вашей рукой.

— Очень простой рисунок, и довольно приятный, не могу не согласиться. В прошлом я действительно несколько раз делал наброски этого места, но как-то никогда не доводил их до конца. Слишком много было другой работы. Но если хочешь, я тебе нарисую то, что помню, а потом передам.

— Нет. Мне бы хотелось что-нибудь более постоянное, чтобы я все время мог держать этот рисунок перед глазами в своей камере, чтобы он утешал меня и всех других узников, которых посадят сюда после меня.

— Вполне понимаю, но на чем же мне нарисовать?

— У меня здесь есть стило, — сказал я (к этому времени ручка ложки здорово поистерлась и заострилась), — и мне бы хотелось, чтобы вы нарисовали эту картину на дальней стене, чтобы я мог глядеть на нее, когда прилягу отдохнуть.

Он довольно долго молчал, наконец заметил:

— Здесь очень плохое освещение.

— У меня есть несколько коробков спичек, и я буду зажигать их по одной и держать перед вами. Если не хватит спичек, можно будет спалить солому.

— Не могу сказать, чтобы это были идеальные рабочие условия…

— Знаю, и заранее прошу прощения за это, великий Дворкин, но они лучшие из тех, которые я могу предложить. Картина, написанная вашей рукой мастера, осветит мое жалкое существование и согреет меня здесь в темнице.

Он опять ухмыльнулся.

— Хорошо. Но ты должен мне обещать, что посветишь мне потом, чтобы я мог нарисовать картину и попасть к себе домой.

— Обещаю, — ответил я и сунул руку в карман.

У меня было три полных коробка и часть четвертого. Я сунул ложку ему в руку и подвел к стене.

— Появилось ли у вас чувство инструмента?

— Да это ведь заостренная ложка, верно?

— Верно. Я зажгу вам спичку, как только вы скажете, что готовы. Вам придется рисоваь быстро, потому что мой запас спичек ограничен. Половину спичек я израсходую на рисунок маяка, а вторую половину — на то, что подскажет вам ваше воображение.

— Хорошо.

Я зажег спичку, и он начал вычерчивать линии по сырой серой стене.

Первым делом он очертил большой прямоугольник, как раму для своего наброска. Затем, в результате нескольких быстрых четких штрихов, начал вырисовывать маяк. Это было просто удивительно, но этот старый нелепый человек сохранил все свое прежнее искусство.

Когда каждая спичка догорала до половины, я плевал на большой и указательный пальцы левой руки и брался уже за сгоревший конец, чтобы ни одна секунда драгоценного времени не пропала даром.

Когда первый коробок кончился, он уже дорисовал башню и работал над морем и небом. Я вдохновлял его, издавая восхищенные возгласы с каждым движением его руки.