Нина понимала, что женщины говорят правду. Она сидела на лавке с наброшенным на плечи жакетом, совершенно опустошенная.

- Неужели вы здесь не можете сладить с полицаями? - сказала она наконец. - Или у вас партизан нет?

- Тсс, глупая, - цыкнула на нее Тэкля, глянув на мужчину, который все время с интересом наблюдал за происходившим в хате. - Если ты, собачья кость, кому-нибудь скажешь, что здесь было, так помни... На одном суку с теми гадами болтаться будешь.

- Тьфу, сгори ты, еще и угрожает, - плюнул мужчина под ноги. - По мне что хотите делайте...

Он повернулся и вышел, как и Стэфка, громко хлопнув дверью.

- Еще одна собака.

- Прихвостень, - зашумели бабы.

- Что, может, и этот полицай? - спросила Нина.

- Какого он дьявола полицай... Так, к властям подлизываться любит.

Нельзя сказать, чтобы женщины совсем успокоили Нину, ей все равно было не по себе, не покидало сознание, что она сделала что-то плохое. Но женщины убедили, что теперь уже нельзя ни в коем случае отнимать вещи, и что в самом деле все, что подороже, могут покупать только гады. Она сидела на лавке и молчала, сложив руки и опустив голову.

- Давай, девка, кончай свой торг, - сказала тетка Ева. - Говори бабам, сколько хочешь за спички, краску, сахарин.

- Да, Ниночка, говори.

- И брось ты горевать - сидит как в воду опущенная, - утешали ее женщины.

- Ну вот, я взяла две коробочки спичек, пакетик краски и сахарин, показывала ей Тэкля, держа в руках. - Сколько за это хочешь?

Нине вдруг стыдно стало что-то просить, назначать цену. Словно она и в самом деле торговка, приехавшая из города. Эти женщины были к ней так добры. После того, что здесь произошло, просто невозможно было торговаться с ними.

- Сколько дадите, - не глядя ни на свой товар, ни на Тэклю, ответила Нина.

- Ну, а за это сколько?

- Сколько дадите...

Тетка Ева, видя такое состояние Нины, сказала бабам:

- Вы ей жирами... Понемногу, сколько сможете... Что-нибудь другое ей тяжело будет нести. Лучше жиры.

- Ну вот, хорошо...

- Не обидим... Спасибо, - благодарили бабы.

Вскоре они ушли, и в хате без них стало тихо и пусто, Нина, грустная, сидела на лавке.

Тетка Ева что-то говорила ей, но Нина не слушала. Поужинала и полезла на печь.

Старалась отогнать от себя мысли, сомнения, старалась уснуть, и вскоре сон сморил ее.

Проснулась, когда уже было светло. Пошевелила рукой, ногой - они уже не так болели. И на сердце было спокойнее. Может, и правда ничего плохого она не сделала...

Оля снова пела свои песни, Вера сидела у стола, читала какую-то книжку, Костя ходил взад-вперед по хате - от кровати к печке и обратно.

Вошла тетка Ева с белым узелком под мышкой.

- Ходила вот к Стэфке за твоим салом, - сказала она. - Боялась, чтоб не выкинула какой фокус. Бери, два кило, - положила она узелок на лавку.

Смеясь, тетка стала рассказывать, как отдавала ей Стэфка сало.

- Она сказала отцу, что купила кофточку и покрывало за килограмм, громко говорила тетка. - А еще килограмм - украла... Как вор, вынесла тайком.

Это развеселило Нину.

А днем стали приходить бабы, приносить плату за остальное.

Нина складывала свою выручку в мешок, и он становился все тяжелее и тяжелее.

'Ничего, донесу', - думала она. Ей уже хотелось поскорее идти домой, решила, что завтра утром пойдет, сказала об этом тетке.

- А может, еще немного отдохнула б, отъелась бы, - сказала та.

- Некогда отдыхать, дома у нас, сами знаете, совсем пусто. Я, может, скоро еще раз приду, жить как-то нужно... Может, придем с мамой, когда Миша поправится.

- Ну, как знаешь, - ответила тетка.

Остаток дня и весь вечер Нина лежала на печи, смотрела на все, что делалось в хате.

Олечка играла в куклы - пеленала деревянный чурбачок и все пела. Костя сновал по хате, и Олечка то и дело на него покрикивала:

- Куда полез, дурак! Не тронь, отойди!

Вера снова где-то бегала по деревне, а тетка хлопотала по дому.

Вечером она стала перевязывать свою ногу, и Нина увидела, какая она у нее красная, толстая, вся в болячках.

- А что, тетя, ее нельзя вылечить? - спросила Нина.

- Ах, Ниночка, чего только я с ней не делала! Перед войной уже немного лучше стало, доктор в Плуговичах был понимающий, какой-то мази дал, но его немцы убили - он был еврей. А теперь где ты ее лечить будешь, разве у знахарок, но я им не верю.

Тетка намочила тряпочку в каком-то отваре, обернула ею ногу.

- Вот траву прикладываю, но помогает слабо.

Перевязав ногу, она стала укладывать детей. Подвела Костика к тазику, умыла его теплой водой. Мальчик послушно подставлял лицо под мокрую руку матери.

- Ну вот, и чистенький будешь, и красивенький, - приговаривала тетка. Причесала русые волосы мальчика, поцеловала его.

Нина с удивлением наблюдала, как ласкала тетка мальчика. Значит, она все-таки любит его, жалеет.

Дети уснули, а Нина, лежа на печке, смотрела, как тетка пряла лен.

- До войны во всем покупном ходили, - говорила тетка, - а теперь вот снова - и прясть нужно, и ткать. Вернемся еще и к лучине, наверное... Очень уж трудно стало доставать керосин.

- И у нас в городе тоже все по-допотопному пошло, - сказала Нина. - Ни трамвая, ни электричества. Кино только для немцев. Школ нет. Это же нашему Вите еще в прошлом году в первый класс нужно было идти...

Тетка перестала прясть. О чем-то задумалась. Потом сказала:

- И Верка вон по селу бегает... А ей тоже учиться надо бы.

Еще не рассвело, когда Нина покидала деревню. Нарочно вышла рано, чтоб больше было светлого дня на дорогу. Мешок за плечами был довольно емкий килограммов пять, еще тетка дала кусок сала. Нина не хотела брать, отказывалась, потому что тогда выходило что тетке она дала не гостинец, а тоже продала, как и всем. Но тетка насильно положила сало в мешок.

Когда шла деревней, в домах еще горели огни, из труб вились дымки светлые на темном небе, мычали в хлевах коровы, скрипели журавли колодцев.

Светать стало, когда подходила уже к лесу. Он стоял, припушенный инеем, глубоко в снегу, и снег был белый, как крахмал, слегка подсиненный рассветом.

Дорогу в лесу обступали елки. Их ветви гнулись от огромных белых шапок снега: иногда он осыпался с них белой пылью, а вокруг стояла глубокая тишина.

Нина настроилась на длинную дорогу, знала, что ей будет трудно, но пока шла довольно легко, даже любовалась окружающим. Но скоро почувствовала, что веревка от мешка врезается в плечи. 'Тяжелый, холера', - подумала она про мешок. Но в этом была и радость. Она хорошо наторговала. Сколько Нина помнит, мать никогда столько не приносила, да еще одного сала. Сколько можно будет купить за него картошки!

Уставать было рано - вся дорога впереди, и Нина удобнее устроила мешок за плечами, подложила под