один из колхозов России за скотом, хотели развести в Болотянке высокопродуктивную породу. Так и остался он где-то за линией фронта, теперь, наверное, воюет.

На столе в большой миске дымились щи, теткина семейка уже расправлялась с ними. И Костя старался не отстать - таскал ложкой из миски, прихлебывая на всю хату. Нина проглотила ложки две щей и вдруг почувствовала, что ей совсем не хочется есть. Даже сделалось обидно. Подумать только, как вкусно, кислые щи, заправленные шкварками, хлеб на столе, а ей не хочется есть. Если б такую еду дали ей в Минске! Или даже сегодня в пути! И почему же ей не хочется есть? Что-то подташнивает.

- Чего это ты положила ложку? Или невкусно? - спросила тетка.

- Что вы, тетя Ева... Вкусно... Но мне что-то нехорошо, - призналась Нина.

- Это ты устала... И неудивительно, столько за день пройти. Ну, я тебе молока налью, выпей и полезай на печь.

Но и молоко показалось Нине горьковатым, она отпила немножко и встала из-за стола. Ее повело в сторону, едва удержалась на ногах. Взобралась на печь, легла на разостланные там тряпки. Она не могла понять, хорошо ей теперь или плохо. Хорошо, потому что она в хате, на печке, а не в лесу, на холоде. И все же ей как-то не по себе, что-то дрожит внутри, по-прежнему тошнит и кружится голова. И холодно - никак не согреться. Она набросила на себя кафтан, который висел на жерди, но и под кафтаном ее трясло. Она долго корчилась, куталась, вертелась с боку на бок, пока, наконец, не уснула.

Проснулась - за окнами темно. В хате горела коптилка, а тетка Ева чем-то гремела возле печи. Вначале Нина подумала, что это все еще вечер, но потом догадалась, что уже утро, и, свесив голову вниз, посмотрела на хату.

Дети спали все на одной кровати, коптилка стояла на лавке, а тетка Ева мыла картошку, стрелки ходиков показывали пять часов.

'Это она так рано поднимается?' - подумала Нина и почувствовала себя неловко. Она не могла спать, если уже кто-то трудится, но вставать очень не хотелось, все тело было, как побитое, словно на ней молотили рожь, болели руки, ноги, спина.

Она зашевелилась на печи, чтоб дать знак тетке, что не спит и, если нужно, готова встать и помочь ей.

Тетка увидела, что Нина проснулась.

- Ты чего это? - спросила она. - Еще рано. Спи.

- Я думала, что еще вечер...

- Спи, спи, - снова сказала тетка. Она подняла большой чугун, понесла его к печке.

Нина увидела, что тетка теперь без валенок, в галошах на босую ногу, одна нога перевязана. Нина вспомнила, что у тетки больная нога, еще до войны она лечила ее, даже ездила в город, в больницу, уже лет десять мучается с этой ногой.

И Нине стало жаль тетку, она подумала, что нужно будет обязательно дать ей кое-что из того, что принесла для обмена. Сахарина... Спичек... Как гостинец.

Она почувствовала, что ее снова клонит ко сну, и скоро действительно уснула.

Когда проснулась второй раз - в хате было светло, сквозь замерзшие стекла пробивались солнечные лучи, ясно очерчивая узоры - елки, кустики, пальмовые листья, нарисованные на окне морозом.

Тетки Евы в хате не было, пятилетняя Олечка сооружала что-то из щепочек на полу и пела. Костик сидел на кровати, чесал нестриженую голову, Веры дома не было.

Нина слезла с печки. Снова почувствовала, как болит все тело, даже ступать больно, не пошевелить ни ногой, ни рукой. Но лежать нельзя, она ведь не в гости приехала, нужно быстрее менять свой товар и собираться домой, там ждут.

- А где мама? - спросила она у Олечки.

- Мама пошла скотину кормить, - ответила Оля и снова запела:

А мое сердечко ноет

Да по миленьком болит...

Нина умылась, причесалась сломанным гребешком, лежавшим на подоконнике, посмотрелась в мутное зеркальце на стене. Или это зеркальце было такое, или в самом деле Нина так осунулась: почернела, синяки под глазами.

Нашла свой мешок, развязала его, вынула пачку сахарина, две коробки спичек. Подумала и вынула еще пачку краски, решила дать это тетке Еве.

Загремела щеколда в сенях, и тетка вошла в хату, неся охапку дров, бросила их возле печи.

- Встала? Ну и хорошо, будем завтракать, - сказала она, вытирая руки о юбку.

- Вот это, тетя, вам, - протянула ей Нина гостинец.

Тетка еще раз вытерла руки о юбку, взяла пакетики и спички.

- Вот спасибо, - сказала она. - Спички - это хорошо... А это что? Краска? И краска хорошо... Спасибо. А это? - Тетка вертела пакетик с сахарином. - А-а, сахарин, - догадалась она. - И сахарин хорошо... Только, знаешь, - тетка замялась, - мне он, пожалуй, не нужен. У меня молоко есть. Это у кого маленький ребенок, водичку хорошо подсластить. Сахарин у тебя купят. На, - протянула она Нине обратно пакетик.

- А может, возьмете, - не очень решительно настаивала Нина. - У меня еще есть.

- Нет, нет, ты в такую даль шла... Лучше что-нибудь выменяешь.

Она положила спички и краску на полку, чтоб дети не достали. Подошла было к печке, но в это время что-то прогнусавил Костя.

- Чего тебе нужно? - ласково отозвалась тетка Ева.

Мальчик продолжал что-то бормотать, и она подошла к кровати. Наклонилась к Косте и вдруг разразилась бранью:

- А чтоб тебя разорвало, а горе ты мое, а дурак же ты несчастный! Это ж надо, снова мокрая постель!

Тетка стала бить мальчика, дергала его за волосы, за уши.

Костя кричал на всю хату, а тетка Ева все колотила его и причитала:

- Лучше бы ты в земле гнил, чем сгноил все в хате! Хорошие дети умирают, а этот безмозглый живет! Где только мне взять сил! Ты меня в могилу сведешь!

Костя орал что есть силы, и только можно было разобрать, как он гнусавил:

- Боби! Боби!

- Ему боби! А мне не боби? - кричала тетка. - Слазь, чтоб тебя холера задушила! Слазь! - тянула она мальчика с кровати.

Костя, в одной рубашонке, босой, стоял на земляном полу и дрожал, а тетка стягивала подстилку, матрац. Проклиная мальчика, потянула все это на печку, чтоб сохло.

Затем надела на него штанишки, натянула заштопанные на коленях и пятках чулки. Взяла мальчика за руку, подвела к кадке, сполоснула ему лицо, вытерла полотенцем.

- Иди к столу, чтоб ты не дошел до него, - толкнула Костика в спину.

Тот все еще всхлипывал, с опаской поглядывал на мать.

Гремя посудой, тетка Ева поставила на стол миски, положила хлеб.

- Такое мне горе с ним, Ниночка, - словно оправдываясь, говорила она. Ведь ни в хате его одного не оставишь, ни на улицу не выпустишь - на улице дети его бьют, дразнят. Только отвернись - так что-нибудь и натворит. То сломает что, то влезет куда-нибудь. За какие грехи такое наказание?.. А где Верка? - спросила она у Оли.

- Пошла гулять, - ответила Оля, терпеливо ожидая, когда мать подаст завтрак.

- Гулять... Только и бегает. Горе мне с вами, - сказала тетка уже спокойнее, даже улыбаясь.

На завтрак тетка подала разваристую картошку, налила в миску кислого молока, поджарила несколько ломтиков сала. О такой еде Нина могла только мечтать, но и сегодня ей что-то не елось. Через силу жевала картошку, пила молоко. А когда тетка протянула ей на вилке кусочек сала и Нина откусила, ее снова затошнило. Закрыв рот ладонью, выбежала во двор.

Тетка бросилась за ней.

- Что с тобой? - трясла она Нину за плечи. Подала ей кружку с водой. Нина выпила. У нее вспотели ладони, лоб. - О, господи, вот несчастье, сочувственно качала головой тетка.

Нина вытирала ладонями лицо. Ноги у нее дрожали, всю охватила страшная слабость.

- Это, видимо, от голода... Да и устала вчера, - как сквозь вату в ушах долетали до нее слова тетки. - Ну, иди, иди в хату, а то еще простудишься...