^{репетировать сам с собой.}

Эту пьесу репетировали пять раз.

— К чему так много репетиций? — возмущалась комическая старуха. — Сама пьеса не пройдет столько раз на сцене, сколько делают репетиций!

Узнав, что будет всего только пять репетиций, я страшно испугался, в особенности когда вспомнил любительские спектакли, в которых страшно любил принимать участие. Обыкновенно для самого коротенького фарса у нас полагалось делать, по крайней мере, тридцать простых репетиций и несколько генеральных при полной обстановке и в костюмах. Уже после я узнал, что среди заправских актеров, в настоящих театрах, это не принято, хотя и нельзя сказать, что такой порядок вещей не вредит делу. Я знаю, что в провинции, сплошь и рядом, ставятся на сцене трехактные комедии без всяких репетиций, причем большинство актеров не знают своих ролей. Всякая путаница или недоразумения разрешаются актерами шепотом тут же, на сцене, во время представления; в случае же слишком большой путаницы один или два актера выбегают за кулисы и заглядывают в книгу. Что касается суфлера, то он, в полном смысле слова, лезет из кожи вон, чтобы удержать актеров в пределах одного акта, не позволять выхватывать места из следующих актов и заставить героя объясниться в любви той девушке, какой надо по пьесе, а не другой, по его собственному желанию; но обыкновенно все его старания оказываются тщетными, так что он, сознавая свое полное бессилие и бесполезность, вылезает из будки и закуривает тут же на сцене трубку.

На четвертой репетиции у нас все актеры уже знали свои роли, и читать по тетрадкам было запрещено. Вследствие этого пьеса шла гладко, без всяких пропусков, как на первых репетициях, и оркестр (две скрипки, контрабас, корнет-а-пистон и барабан), казалось, был в полном составе. Последняя главная репетиция должна была идти при полной обстановке и в костюмах. Больше всех волновался Джим, ругался направо и налево и чувствовал себя совершенно в своей тарелке.

Тогда я впервые познакомился с нашим театральным художником-декоратором. Это был маленький, живой и веселый человечек, по смелым выдумкам и затеям не уступающий Марку Танлею. Казалось, для него не существует никаких трудностей или препятствий. Всякие, даже самые невозможные заказы исполнялись им с волшебной быстротой. Бывало так, что утром ему заказывали к вечернему представлению декорацию, изображающую приемную мирового судьи, а под руками находилась одна только декорация, изображающая простой деревенский трактир. Он нисколько не унывал, приказывал спускать эту декорацию, подмазывал здесь, подкрашивал там, делал две-три небольшие поправки, и декорация была готова. В полчаса он с успехом мог преобразовать сенокос — в кладбище или темницу — в роскошную спальню.

Но в данном случае даже его пылкая фантазия и изобретательность не могли выручить нас из затруднительного положения. Остановка была за хижинами. Дело в том, что все добродетельные люди по пьесе жили в хижинах. Я никогда в своей жизни не видал такого большого спроса на хижины. У нас было много декораций, изображающих людские обиталища, как-то: залы, дворцы, замковые башни и подземные темницы, салон-кабинеты, каюты на пароходах, гостиная в доме № 200 на Бэльгрейв-сквер (действительно роскошный апартамент с большими часами над камином).

Но эти декорации никуда не годились, потому что все действующие лица нашей пьесы как назло жили только в простых хижинах. Переделывать три или четыре декорации в хижины не было никакого смысла, потому что все они могли понадобиться в скором времени для другой пьесы; оставалось одно средство: варьировать одну и ту же декорацию, изображающую внутреннее помещение, на разные лады. Так и сделали; в одной и той же хижине, только под различными названиями, ухитрились поместить четыре различных семейства. А именно: хижина с круглым столом и одним подсвечником должна была обозначать помещение бедной вдовы; с двумя подсвечниками и ружьем на стене — дом кузнеца; с квадратным столом вместо круглого — «хижину дяди Соломона по дороге в Лондон»; лопата в углу и пальто, висевшее на дверях, должны были изображать старую мельницу в йоркширских болотах.

Но никакие хитрости не помогли.

В день представления публика, уже при втором появлении декорации на сцене, шумно встретила ее, как старую знакомую, и разом пришла в хорошее расположение духа. В этом отношении нельзя пожаловаться на взыскательность зрителей суррейской части Лондона, посещающих театры по субботам. Они любят веселиться, и если пьеса не представляет ничего смешного, они сами выискивают что-нибудь, над чем можно было бы от души похохотать. Так было и в данном случае; после двух-трех появлений на сцене хижины эта последняя вполне завоевала себе симпатии галерки, так что, когда в следующих двух сценах были выставлены другие декорации, с галерки послышались тревожные крики и выражения надежды, что с хижиной, благодаря Богу, вероятно, ничего скверного не случилось. Наконец, появление ее