И, конечно, Никитин не случайно сказал, что он предлагает моряку не только море, но и возмож ность помочь революции. Не каждому ведь дается такое право, не каждый может работать в Чека. И если тебе предложили это, то, значит, доверяют.
«А я, дурень, отказался, — медленно бредя домой, думал Андрей. — Сам отказался...»
Дома он нехотя пообедал, до вечера провалялся в постели и вдруг вскочил, поспешно оделся, сказал матери, что у него есть срочное дело, и ушел.
— Известно, какие у тебя теперь срочные дела,— проворчала вслед Анна Ильинична.
Срочных дел у Андрея действительно никаких не было, просто он не мог оставаться один на один со своими мыслями.
Катя... Если бы он мог повидаться сейчас с Катей!.. Но как разыскать ее? Он не знал даже, где она работает. И захочет ли она после того, что произошло, разговаривать с ним? Надо было догнать ее тогда и все объяснить... А может быть, Катя разлюбила его, тогда он правильно сделал, что не побежал ее догонять. Конечно, правильно...
Улицей Гоголя, Сабанеевым мостом, Екатерининской Андрей вышел на бульвар. Полукружья укра шенных колоннадами зданий ограничивали небольшую площадь. Гигантская лестница десятью широкими уступами спускалась от бульвара в порт. Ветер шумел в каштанах. На краю мола вспыхивал проблесковый огонь Воронцовского маяка.
— Кому ты светишь, отец? — с горечью прошептал Андрей.
Пустынный порт был погружен во мрак.
Влево находилась Арбузная гавань. Наверное, Павел Иванович Ливанов хлопочет на «Валюте» у двигателя. Конечно, Никитин разозлился и рассказал Иванычу об упорстве Ермакова. Ведь вот, поди ж ты, всю жизнь Ливанов проплавал на миноносцах и крейсерах, командовал мощными турбинами в тысячи лошадиных сил, а пошел на заплатанную рыбачью посудину и ремонтирует керосиновый движок. Неужто он доволен?
Море горело нежным голубым пламенем. Светились мириады жгутиковых инфузорий «ночесветок», или, как их зовут рыбаки, морских свечей.
Андрей опустился на скамейку и, не двигаясь, не меняя позы, одинокий и угловатый, глядел на го лубые волны. И чем дольше он сидел, тем больше думал о словах чекиста: «Я предлагаю моряку море и возможность помочь революции».
Трудная жизнь военного моряка, дружная моряцкая семья утвердили взгляд: «Хорошо то, что хорошо для трудового люда»; приучили никогда не входить в сделку с совестью и не прятать своих убеждений. Разве не эти убеждения заставили его пойти в Красную Армию? Разве не во имя их он воевал с белогвардейцами и интервентами? Разве не ими руководствовался, когда под Царицыном не выполнил приказа комдива? Крутовато пришлось тогда ермаковскому батальону. От трех рот осталась одна. Командир дивизии, бывший царский офицер, приказал ночью сняться с позиций и отойти, а Ермаков изорвал полученный с нарочным приказ и послал комиссара батальона Козлова в город за боеприпасами: «Из глотки, а выдери!»
Козлов вернулся ночью с рабочим отрядом: это был коренной пролетариат — сталевары и прокат чики.
«Что толку? С голыми руками не повоюешь», — разгорячился Андрей.
«Все будет! — убежденно сказал Козлов. — Комдиву скатертью дорога! Теперь все будет в по рядке!»
Разве не во имя революции Ермаков в январе 1920 года, не вылечившись как следует, выписался из госпиталя, поехал на новый фронт и воевал, пока не кончилась война?..
«Я предлагаю моряку море...»
Вот оно, здесь, рядом. Ермаков сидит на берегу, сухопутный, безработный моряк, а где-нибудь по волнам плывет сейчас шхуна грека Антоса, и на борту ее, наверное, пулеметы, бомбы, а то и дюжина шпионов, и люди проклятого Лимончика ждут ту шхуну. Да, председатель Губчека прав: война про должается...
Ночь сменилась пасмурным рассветом. Было зябко. Андрей решительно поднялся с мокрой от росы скамьи. «Пойду к Никитину...»
— Теперь вы, молодой человек, можете бросить палку и ходить, сколько вашей душе угодно,—сказал профессор Авдеев Репьеву, — но впредь не советую вам прыгать из вагона на ходу поезда. В следующий раз дело может кончиться не вывихом и не трещиной кости, а переломом. Можете меня не предупреж дать: в истории болезни записано, что вы оступились на лестнице. — Профессор улыбнулся. — Только уч тите: за сохранение тайны я потребую с вас взятку. Да-с, милостивый государь, взятку натурой-с: помогите мне достать спирта, два литра чистого спирта. Надеюсь, вы понимаете, что я не собираюсь употреблять его как внутреннее.
— Хорошо, я попытаюсь достать вам спирт, — сказал Репьев. — Спасибо за лечение и за уход.
— Какой уж там уход! — Авдеев махнул рукой. — А лечение — наш долг. Вам, —он строго по смотрел на худое, без тени румянца лицо чекиста,— вам обязательно необходимо усиленное питание, иначе опять скоро попадете в нашу клинику, только уже не ко мне, а к терапевту: у вас легкие... того, — Авдеев пошевелил пальцами, — слабенькие у вас легкие... Ну, будьте здравы! Желаю вам успеха в работе и счастья в семейной жизни. Очень славная у вас супруга.
— Это не супруга, это товарищ, — смутился Репьев.
— Ну, значит, будущая супруга, — улыбнулся профессор.
Макара Фаддеевича несколько раз навещала Катя Попова. Она с такой тревогой расспрашивала о его здоровье профессора Авдеева, что старик не мог иначе и подумать...
Из клиники Репьев, несмотря на поздний час, поехал в Губчека, где его ждал председатель.
Никитин встретил Макара Фаддеевича так, будто они расстались вчера вечером, и, узнав, что со здоровьем у Репьева «полный порядок», велел подать машину.
— Поедем с тобой в Люстдорф. Дома, конечно, не был? Ну, прямо из Люстдорфа махнешь домой... Я припас тебе новую работенку. Может, и не совсем по нутру будет, но другого подходящего кандидата нет...
— Новая так новая... А вот что нового с савинковцами? — спросил Репьев.,— Я совсем отстал от жизни.
— Что нового? Читал в «Правде» насчет ареста Незвецкого?
— Террориста? Савинковец, конечно?
— Ясно! Расстрелян по постановлению коллегии ВЧК. Негодяй готовил покушение на Владимира Ильича. С этими эсерами дело серьезнее оборачивается, чем мы думали.
Никитин вкратце рассказал Репьеву о событиях последних дней. Еще в ряде пунктов раскрыты и ликвидированы эсеровские, так называемые повстанческие, комитеты. Чириков был главарем их в Одес ской губернии. На случай провала они, видимо, подготовили запасный руководящий центр. Теперь почти наверняка можно говорить и о связях эсеров с английской агентурой.
— Ты знаешь, откуда родом Сидней Рейли? — неожиданно спросил Никитин.
— Рейли?.. Тот самый, который был подручным Локкарта по заговору трех послов?
— Тот самый. Он родился и вырос в Одессе.
— Но он бежал вместе с Деникиным.
— Предварительно заехав в Николаев и Одессу проведать и проинструктировать своих помощников.
— Это точно? — переспросил Репьев, хотя знал, что Никитин только в том случае утверждает что- нибудь, если это известно ему наверняка.
— Абсолютно... Видишь ли, у всех людей есть одна черта — став взрослыми, они любят наведаться туда, где провели детство. Я допросил дворника дома, где когда-то жил с отцом Сидней Рейли. Дворник из немецких колонистов, служит там с девятисотого года. Я описал старику внешность Рейли и спросил, помнит ли он его. Оказывается, отлично помнит. Тогда я передаю ему ассигнацию в пять фунтов стерлингов. «Это, — говорю, — вам от господина Рейли в благодарность за то, что вы его приютили год назад».
