было ни одного корабля, только полосы удаляющегося дождя секли горизонт да размеренно колыхались зелено-серые волны.
Андрей хотел было уже спросить Никитина, где же сторожевик, но тот придержал его за рукав и указал на стоящую у стенки шхуну:
— Какова? — И сам же ответил: — Красавица!
У этого чекиста странная манера шутить, но похоже, он говорит всерьез. Ермаков одним взглядом окинул одномачтовую рыбацкую шхуну и окончательно убедился, что именно ее Никитин имел в виду, говоря о сторожевике: длиной сажен восемь, водоизмещением тонн девять, керосиновый движок. Надводные борта шхуны были покрыты краской неопределенного серого цвета, на носу белела надпись «Валюта», а у кормы, над ватерлинией, заметно выделялась большая свежезакрашенная заплата. Должно быть, «Валюта» поздоровалась в тумане с каким-нибудь дубком.
—Так какова наша красавица? — переспросил Никитин.
— Вы это всерьез? — Ермаков повернулся к чекисту. — Вы всерьез говорите?
— Какие же могут быть шутки?
— Всерьез предлагаете мне, военному моряку, командовать этой... рыбачьей лодкой?
— А вы рассчитывали, что специально для нас пригонят из Бизерты[3] эскадренный миноносец?
— Я ни на что не рассчитывал, но если бы вы когда-нибудь плавали, то знали бы, что ваша посу дина даст не больше семи узлов.
— Точно, шесть и три четверти.
— При хорошем ветре она не догонит ни одну фелюгу, не то что этого, как его... Антоса.
— А вот это будет зависеть от командира! — В глазах Никитина блеснули искорки смеха.—Зря вы ругаете нашу «Валюту», ей-ей, неплохое судно!.. Механик в машине? — обратился чекист к краснофлотцам. — У вас будет замечательный механик. Он ходил на «Прочном».
— Ливанов? — воскликнул Ермаков.
— Он самый, Павел Иванович Ливанов. Только позавчера прибыл из Севастополя и вторые сутки не сходит на берег: двигатель ремонтирует, вот-вот запустит.
— Ну и пусть запускает, а я... я отказываюсь!
— Зачем кипятиться? Может, подумаете? — прищурился Никитин.
— Что вы мне предлагаете, что?! — почти выкрикнул Андрей.
— Я предлагаю моряку море, — тихо ответил председатель Чека. — Море и возможность помочь революции.
Голод, охвативший в тот год Поволжье и Центральную Россию, вынудил многих людей покинуть обжитые места и переселиться на юг Украины, где,
по сравнению с центральными губерниями, с продуктами все же было легче.
Откуда-то из-под Казани недавно приехал в Одессу и часовщик Борисов. Недели три назад он купил на Греческом базаре по сходной цене маленькую дощатую лавчонку, повесил над дверью новую вывеску: «Самое точное время в Одессе. Мастер Павла Буре — Петр Борисов», выставил в окошке несколько будильников и стенных часов и в тот же день гостеприимно открыл двери мастерской.
Потому ли, что одесситам—.любителям оригинального— понравилась самоуверенность «мастера Павла Буре», подкрепленная действительно абсолютно точным, одинаковым на всех выставленных часах временем, или же потому, что мастерская находилась на самом бойком месте в городе, но Борисов не мог пожаловаться на плохой заработок. Говорили, что одним из первых клиентов нового часовщика был Яшка Лимончик, а он понимал толк в часах.
Через неделю «мастер Павла Буре» приклеил к стеклу аккуратно написанное объявление: «Покупка часов всех систем».
Борисов открывал свое заведение аккуратно в 8 часов утра. Ровно в полдень ол вешал на дверях дощечку: «Закрыто на обед до 1 часа дня», и шел, сгорбившись, в соседний ресторанчик, где просил подать стакан простокваши и баранку. Потом опять, не разгибая спины, чинил будильники, ходики, стенные часы с боем, карманные «луковицы». Всех посетителей он встречал вежливой улыбкой, мурлыча под нос: «Хас- Булат удалой, бедна сакля твоя...» — осматривал часы; продолжая петь, выписывал квитанцию и только тогда произносил одну и ту же фразу:
— Завтра будет готово!
Жил Борисов тут же в мастерской, за фанерной перегородкой, и до глубокой ночи прохожие видели его склонившимся у стола, освещенного семилинейной керосиновой лампой.
Финансовый инспектор, приходивший два раза в неделю, находил квитанционные книги часовщика в образцовом порядке. Судя по этим книгам, Борисов трудился не меньше четырнадцати часов в сутки.
— Зачем обманывать хорошего человека? — говорил он инспектору.
В Одессе было много часовщиков, имелись они и на Греческом базаре, но вскоре выяснилось, что Борисов берет за ремонт дешевле других и к тому же точен: назначил срок — сделает и дает при этом письменную гарантию, если часы испортятся раньше полугода, починить их совершенно бесплатно. Ко всему тому у Борисова всегда можно было подобрать стекла к часам, заменить стрелку или сломавшуюся деталь. Удивительно ли после этого, что колокольчик над входной дверью мастерской «Самое точное время в Одессе» звонил чаше, чем у других часовщиков?
В тот день, о котором идет речь, Борисов, как обычно, сидел, сгорбившись, у заполненного разоб ранными часами и инструментами столика. Вставив в правый глаз лупу в черной оправе, он аккуратно чистил щеточкой крохотные колесики и мурлыкал себе под нос.
Услыхав звон колокольчика над дверью, Борисов, не прекращая петь, мельком глянул на вошедшего и снова погрузился в свое занятие.
— Могу я у вас починить часы? — спросил посетитель, несколько озадаченный холодным приемом.
— Какой фирмы ваши часы? — не поднимая головы, спросил Борисов.
— «Генрих Мозер».
— Хорошая фирма!
— У нас в Николаеве никто не берется. Сергей Иванович советовал обратиться только к вам.
— Я Сергею Ивановичу починил «Омегу», — произнес часовщик. — У него замечательный меха низм...
— На двадцати одном камне, — уточнил посетитель.
Борисов протянул руку:
— Покажите вашего «Мозера».
Посетитель вынул из пиджака закрытые часы и передал их мастеру.
Борисов мельком глянул на дверь и открыл ножичком крышки. Под второй крышкой обнаружилась сложенная в несколько рядов папиросная бумага.
Посетитель прошептал:
— Планы восстановления судостроительного завода...
— Очень хорошо, — равнодушно сказал часовщик, вынул бумажку и, не рассматривая, положил ее в нагрудный карман.
Вновь звякнул звонок над дверью, и в мастерскую вошел новый клиент.
— Ваши часы будут готовы завтра в девять утра, — сказал Борисов, спрятал «Мозера» в ящичек
«Я предлагаю моряку море и возможность помочь революции...»
Сгоряча Андрей не сразу вник в смысл этих слов, а ложное самолюбие не позволило ему признаться даже самому себе в том, что по сути дела предложение Никитина — лучшее, на что можно сейчас рас считывать.
