лесу, и нашего общего друга Сиднея Джорджа Рейли.
— Вы... вы Емельян Карпухин? — едва слышно прошептал Пегрюк. — Я... мы думали тогда... Мы ду мали, что после провала Локкарта вас арестовала Чека. Значит, вы... вы не русский? Вы англичанин?
Сутулый утвердительно кивнул и надел картуз.
— Что вы хотите нам предложить? — тихо спросил Петрюк.
— Предложить?.. Вы, эсеры, до сих пор верите в скорое свержение советской власти? Вы очень наивны. Мы с Рейли говорили это и господину Савинкову... С Советами предстоит долгая и упорная борьба, очень долгая борьба, не год, не два, может быть, десять лет... Вам известно, что Тютюнник не смог пе рейти советскую границу и принужден был вернуться в Польшу вместе со всем своим войском. Нужно идти иными путями и действовать другими средствами. Пора понять это. Иначе вы, как Чириков, попадете в Губчека к Никитину... Да, да, я знаю, что Чириков провалился, знаю, что в Николаеве арестована вся ваша боевая десятка. Очередь за вами, Петрюк.
— Вы решили взять меня испугом? — криво улыбнулся Петрюк.
— Нет, фактами, — сухо ответил сутулый. — Без системы, без твердой и четкой организации вы провалитесь. Провалитесь завтра же. Вас никто не спасет, кроме меня. Господин Савинков очень далеко, кажется, сейчас он в Париже...
— Что же мы... что я должен делать?..
— И «я» и «мы». С этого и следовало начинать разговор, — удовлетворенно сказал англичанин.
Слушая его, Петрюк окончательно понял, кем стали они, эсеры, еще недавно мнившие себя политической партией, мечтавшие о свержении большевиков и захвате власти. Они — слуги англичан, не больше. И отступать уже некуда, да и зачем, если сам Борис Савинков ездит на поклон в Лондон? Значит, иного пути нет...
— Как вас зовут? — нерешительно спросил он.
— Зовите меня Карпухиным. Легче помнить одну фамилию, — пояснил, усмехаясь, англичанин. — Я — товарищ Карпухин, — интонацией подчеркнул он слово «товарищ». — Вам надолго придется забыть о «господах».
— Значит, новый поход Антанты... — Петрюк умолк, подыскивая нужные слова. — Значит, новый поход откладывается?
— Да, откладывается... временно, — сухо произнес Карпухин. — И нужны новые способы борьбы. Большевики зализывают раны. Но они голые и нищие. В России разруха, голод, нет топлива; заводы стоят, транспорт разбит. Нужно, чтобы эта разруха продолжалась как можно дольше. Нужно, чтобы Советы подольше не набрали сил. Слабого легче свалить. Пока война будет тайной, надо вредить им всюду и везде, вызывать недовольство в населении, особенно среди крестьян, выявлять недовольных, поднимать мелкие восстания, такие, как в Сибири и в Тамбовской губернии. И собирать силы для будущего.
Карпухин говорил без всякого акцента, и Петрюк поймал себя на мысли, что давно, должно быть, живет этот англичанин в России.
— Вы поняли меня? — сухо спросил Карпухин. Да, да, конечно, Петрюк все понял, но с чего им
начинать? Арест Чирикова разрушил связи, работать стало куда опаснее. Людей мало, оружия не хватает, денег в обрез.
— Деньги будут, — нетерпеливо прервал Карпу-хи& — И оружие будет. А для начала вы сообщите мне все ваши планы, возможности вашей организации. Ее построение придется изменить. Нужна строжайшая конспирация.
Потом Карпухин сказал, что ему необходимо знать связи эсеров с другими иностранными развед ками. Помогает ли эсерам мистер Уайт? Да, тот самый, из АРА. Петрюку незачем стесняться: мистер Уайт все равно скажет об этом Карпухину. Помогает продовольствием для повстанческих отрядов? Отлично. А колонисты? Есть ли у эсеров контакт с колонистами?.. Да, с немецкими. С какими же еще, черт побери! Карпухин сам знает, что немцы были врагами Англии и России в недавней войне, но сейчас это ничего не значит, сейчас у них общий враг — большевизм. Итак, связи с колонистами нет. Это оплошность. Ее Карпухин и Петрюк исправят вместе, сообща. Хорошее русское слово «сообща». А с этим, с Яшкой Лимончиком? Почему Петрюк морщится? Потому, что Лимончик бандит? Это действительно звучит грубо, но...
Неожиданно Карпухин перевел разговор на новую тему: Петрюку следует переменить место службы. Ну да, официальной службы, конечно. Он работает в порту слесарем. Надо добиться выдвижения в бри гадиры. И не надо волноваться — надо беречь нервы. И не следует пить вина без крайней необходимости...
В начале сентября Андрея вызвали в Губчека. В назначенный день он встал раньше обычного и пе речитал про себя повестку: «Предлагается вам явиться 5 сентября 1921 года к 10 часам утра в комнату № 42 к товарищу Никитину...»
— Ты это куда? — спросил только что вернувшийся с маяка Роман Денисович, увидев, что сын на девает потертую флотскую шинель и фуражку с красной звездочкой на потускневшем золотом «крабе».
— В военный комиссариат!
Андрей не хотел волновать родителей: мало ли что они могут подумать!..
— Опять пошлют скакать на кобыле! Отлежался бы уж, — в голосе отца слышалась не то горечь, не то усмешка.
— Понадобится — буду скакать!
— Ну, скачи, скачи, сухопутный моряк! — Старик досадливо махнул рукой.
Из-за аварии на электростанции трамвай не работал, и Ермакову пришлось шагать пешком от Мол даванки почти через весь город.
За годы военной службы Андрей привык к неожиданностям, однако на сей раз был озадачен: «Зачем я понадобился Чека? Разве из-за происшествия в кабачке?» Но откуда же чекистам известен его адрес? Впрочем, что тут гадать?
Губчека помещалась в небольшом особняке на Маразлиевской, напротив городского парка.
Дежурный провел Ермакова по длинному коридору в комнату № 42 к Никитину.
«Так вот она какая, Губчека!» Андрей с любопытством оглядел кабинет председателя: простой канцелярский стол, полдюжины стульев, несгораемый шкаф, койка за ширмой — вот и все убранство.
За столом сидел бледный сероглазый человек. Коротко подстриженные русые волосы, веснушчатый нос.
«Не глаза — сверла». Андрей сразу настроился против чекиста, который пригласил сесть и предло жил махорки.
— Я махорки не курю.
— Напрасно! Отличная штука самосад!
«И чего ты тянешь?» — подумал Андрей, глядя, как Никитин свертывает козью ножку.
Руки у чекиста были натруженные, с мозолистыми ладонями и желтыми ногтями. Не торопясь, он закурил и внимательно поглядел на угловатого, явно встревоженного моряка.
— Могу я узнать, зачем меня вызвали? — не утерпел Андрей.
— У нас с вами будет серьезный разговор.
— Надо думать, — ответил Андрей, в свою очередь разглядывая чекиста, одетого в зеленую сукон ную гимнастерку с черными пуговицами.
А тот, будто не замечая иронии в тоне моряка, достал из стола листок бумаги и сказал:
— Что ж, приступим... Ермаков Андрей Романович, год рождения тысяча восемьсот девяносто тре тий, беспартийный...
— Точно!
— Уроженец города Одессы?
— Угадано!
— После призыва в Черноморский флот в тысяча девятьсот тринадцатом году вы плавали марсовым и рулевым на учебном паруснике «Вега», — не обращая внимания на тон моряка, продолжал Никитин. —
