устремилась, ничего не объясняя, на улицу. И вот, как показали впоследствии видевшие ее, «на ней лица от волнения не было», а побежала она к артиллерийскому парку, заметалась, пытаясь пройти туда то одной дорогой, то другой, но все прилегающие улицы оказались наглухо перекрыты и за оцепление никого не пропускали. Остановили на дальних подступах и Марию Беано: кое-кто из горожан удерживал ее, призывая одуматься и отказаться от своего намерения. Вдова, однако, вырвалась, пробежала за оцепление и, не слушая криков французских часовых, бросилась бегом вверх по улице Сан-Андрес, где ее и догнала пущенная вслед пуля. Женщину в черной мантилье оттащили на тротуар, и там пролежала она в луже крови целый день; причина же столь неистового стремления попасть в окруженный парк Монтелеон навсегда осталась окутана мраком неизвестности.

А капитан Веларде, не ведая о гибели Марии Беано, вот уже сорок пять минут командует теми, кто засел в окнах главного корпуса и под аркой ворот. Луис Даоис попросил его не выходить наружу, к пушкам, имея в виду, что, если его самого убьют, Педро примет на себя руководство обороной. И сейчас он стоит неподалеку от ворот, управляя огнем стрелков — часть их залегла под аркой, часть пристроилась на мостках над оградой, — прикрывающих прислугу всех четырех орудий. По прилегающим улицам французы пустили пока только пехоту, без пушек, и Веларде доволен тем, как идут дела. Артиллеристы и волонтеры короны дерутся упорно и умело, гражданские делают, что им говорят, и огонь их, не слишком, быть может, точный, все же удерживает французов на почтительном расстоянии. Тем не менее капитан озабоченно отмечает, что французские фузилеры, перебегая от дома к дому, из одной подворотни в другую, приближаются неуклонно, заставляя горожан отступить с перекрестка улиц Сан-Бернардо и Сан-Андрес. Французы засели на втором этаже в крайнем доме по этой улице и палят оттуда по тем, кто перетаскивает раненых в монастырь Маравильяс. Чтобы выбить неприятеля, Веларде собирает маленький отряд: писарь Альмира (Рохо встал заряжающим к орудию, которым командует лейтенант Руис), волонтеры Хулиан Руис, Хосе Ача и Хосе Ромеро, лакей с улицы Хакометресо Франсиско Маседа де ла Крус.

— За мной!

В затылок друг другу шестеро бегом пересекают улицу, минуют пушки и прижимаются к стене дома напротив. Оттуда Веларде знаками поясняет Даоису свои намерения. А тот, продолжая спокойно, словно на прогулке, расхаживать меж пушек, отвечает жестом, который можно истолковать как знак согласия, хотя Веларде и подозревает, что командир просто пожал плечами: делай, мол, что хочешь. Так или иначе, Веларде и его люди вдоль стены пробираются дальше, пока не оказываются у склада, где сидит угольщик Космэ де Мора со своими.

— Сколько вас?

— Пятнадцать, сеньор.

— Семь человек — за мной.

Они по одному, через промежутки времени, отмеряемые самим Веларде, вылезают на улицу и бегом устремляются через перекресток Сан-Хосе и Сан-Андрес, где отряд собирается воедино.

— Нас тринадцать, — бормочет Маседа. — Чертова дюжина… Это не к добру.

— Разговоры отставить! Примкнуть штыки!

Волонтеры короны заученно и споро исполняют приказ. Гражданские неуклюже повторяют их отработанные движения.

— А если у кого нет штыков, сеньор офицер? — спрашивает бельевщик Бенито Амехиде-и- Мендес.

— У кого нет штыка — бей прикладом. Вперед!

Веларде впереди, остальные следом за ним одолевают пролет лестницы, ведущей на второй этаж, в щепки разносят дверь, бросаются на засевших в доме французов:

— Да здравствует Испания! Да хранит ее Господь!

В тесном пространстве комнат, под грохот опрокидываемой мебели, крики и выстрелы идет короткая и беспощадная рукопашная схватка. Амехиде получает одиннадцать ран, рядом с ним падает волонтер Хосе Ача, которому штыком пропороли бедро, валится с пробитой грудью лакей Франсиско Маседа. Четверо французов убито, пятерым удается выскочить в окно. В самое последнее мгновение один из них с такого близкого расстояния стреляет в волонтера Хулиана Руиса, что тот умирает раньше, чем успевает погаснуть дымящийся на его мундире пыж.

Неприятельский огонь немного слабеет, испанцы тоже начинают рачительней расходовать патроны. Перед воротами, где наведены на три стороны света пушки — три, потому что у четвертой треснуло запальное отверстие, — лейтенант Хасинто Руис заряжает ту, чье жерло смотрит на улицу Сан-Хосе и дальше — на перекресток Сан-Андреса и Фуэнкарраля. Но стрелять не спешит, ища достойную цель. Ему помогают писарь Доминго Рохо, волонтер Хосе Абад Лесо и двое артиллеристов из команды Монтелеона — второй капрал Эусебио Алонсо и рядовой Хосе Гонсалес Санчес. От лихорадки у лейтенанта слегка мутится в голове, и потому он не вполне сознает опасность, какой подвергается. И двигается так, словно пелена порохового дыма застилает ему не глаза, а самый мозг. И, силясь рассмотреть что-либо сквозь эти клубы, Руис острием сабли указывает на цель, а пушкари наводят, ждут команды, заранее широко раскрыв рот, чтобы не оглохнуть от грохота.

— Вон там, там! Левей!

Капитан Даоис, стоя чуть поодаль и наблюдая за действиями остальных пушкарей, слышит частую череду внезапно грянувших выстрелов, видит, как целая россыпь пуль будто градом осыпает орудие Руиса — лейтенант ранен в левую руку, Хосе Абад и Санчес падают. Капитан в два прыжка подскакивает к ним — у одного размозжен череп, второй ранен в горло, но еще дышит. Капрал Алонсо, которому отскочившая пуля лишь оцарапала лоб, утирает кровь, готовится вернуться к обязанностям заряжающего. У Руиса сильно кровоточит широкая — в пядь — рана.

— Ну как вы? — перекрикивая грохот выстрелов, спрашивает его Даоис.

Лейтенант, пошатнувшись, опирается о ствол. Капрал тяжело дышит, вертит головой.

— Все в порядке, господин капитан, не беспокойтесь обо мне… Я в строю.

— У раны скверный вид. Надо бы перевязать.

— Сейчас… Сейчас пойду.

Трое мужчин и две молодые женщины: одна — Рамона Гарсия Санчес, та, что помогала выкатывать пушки, — утаскивают Гонсалеса и Абада, оставляющего за собой длинный кровавый след, к монастырю Маравильяс. Хосе Пачеко, вместе с сыном-кадетом Андресом принесший четыре картуза пороха, достает из кармана носовой платок, стягивает им руку лейтенанта повыше раны. От близкого грохота пушки у всех закладывает уши. Французы теперь перенесли огонь на ворота парка, и никто из артиллеристов не может прийти заменить выбывших у орудий. Даоису удается подозвать двоих горожан — Хосе Родригеса, хозяина винного погребка на Орталесе, и его сына.

— С пушкой никогда дела иметь не приходилось?

— Нет… Но дело-то вроде не такое уж хитрое — мы смотрели, как солдаты управляются.

— Тогда будете помогать здесь и делать, что скажет вон тот офицер.

— Ясно!

Впрочем, Даоис убеждается, что далеко не все откликаются с такой охотой. Пушкари и волонтеры выкладываются изо всех сил, но каждый раз, как французы усиливают огонь, все больше народу ищет убежища внутри Монтелеона или, оттащив раненых в монастырь, там и остается. Немудрено, отмечает капитан бесстрастно: чтобы сбить патриотический жар, нет средства лучше, нежели приправленная кровью картечь. И мало кто из тех офицеров, что еще сегодня утром рвались в бой, появился сейчас здесь. Так увлеченно ораторствовали в кофейнях, а теперь предпочитают вести себя потише. Даоис вздыхает, как бы с покорностью судьбе принимая неизбежное, и лезвием лежащей на плече сабли чуть поваживает взад- вперед по правому бакенбарду. Да, покуда он сам, Веларде и несколько других продолжают подавать пример, солдаты и добровольцы будут держаться — то ли из-за слепого доверия к офицерским эполетам на плечах у тех, кто взял на себя право вести народ — о, знал бы он, бедолага, куда его ведут! — то ли просто по привычке повиноваться и делать, что скажут, то ли из боязни показаться малодушным. Два слова — «кишка тонка» — по-прежнему производят поистине магическое действие на умы простонародья.

— Наводи! Хорош! Пли!