На углу улиц Пальма и Сан-Бернардо кадет 2-й роты 3-го батальона волонтеров короны Хуан Васкес Афан де Рибера останавливается перевести дух. С донесением капитана Даоиса за левым обшлагом мундира он вихрем, как и положено в двенадцать лет, промчался вниз от парка Монтелеон и сейчас должен будет пересечь открытое пространство. И то, что перекресток пуст — даже люди на балконах куда-то попрятались, — томит его дурным предчувствием. Однако Даоис, отправляя его с депешей, подчеркнул всю важность этого поручения.

— От вас, молодой человек, зависит, придут ли к нам на помощь.

Юный кадет проводит рукой по взмокшему лбу, по взлохмаченным волосам. Шляпу он оставил в казарме, чтобы не снесло на бегу, но прихватил тесак на ремне, полагающийся кадетам по форме. Хуан Васкес тревожно озирается, снова убеждаясь: никого, ни души. Двери закрыты, ставни на окнах задвинуты, все лавки заперты. И царит гнетущая тишина, время от времени прерываемая отдаленной стрельбой.

Нужно решиться, думает он. Депеша с просьбой о помощи, кажется, жжет ему рукав. Вспоминая, чему учили на занятиях по тактике, он соображает, как ему пересечь предстоящий отрезок пути: по улице — вон до той тумбы, оттуда — к брошенной у ворот постоялого двора карете. Дай бог, чтобы не оказалось поблизости французских стрелков. Он трижды глубоко вздыхает, пригибается, втянув голову в плечи, и вновь бросается бежать.

Сначала он ощущает толчок в грудь и лишь затем слышит негромкий хлопок. Но боли не чувствует. «Кажется, по мне, — думает он. — Надо выбираться отсюда. Боже, помоги». И внезапно сознает, что лежит лицом вниз и белый день вокруг стремительно меркнет. Донесение надо передать, с неясной тоской проносится у него в голове. Собрав остаток сил, он пытается привстать — и умирает.

По Сан-Херонимо и от дворца прибыло еще несколько пехотных батальонов, и держаться на Пуэрта- дель-Соль стало попросту невозможно. Земля завалена трупами людей и лошадей, засыпана обломками, залита кровью. Опустевшие балконы, побитые оспой картечи фасады — площадь переходит наконец в руки французов. В последних схватках, отступая по соседним улицам, огрызаясь, как свора зажатых в угол псов, погибают Андрес Кано Фернандес, угольщик, 24 лет, Хуан Тирадо, 80 лет, поденщик Феликс Санчес де ла Ос, 23 лет, а многие другие, не успевшие скрыться, ранены и взяты в плен. Ружейный залп укладывает бегущих вверх по улице Монтера ткача Хоакина Руэсгу, 70 лет, манолу из квартала Лавапьес Франсиску Перес де Паррагу, 46 лет. Последний выстрел со стороны испанцев произвел — из карабина, с балкона собственной квартиры, находящейся на углу улицы Ареналь и Пуэрта-дель-Соль, — Хосе де Фумагаль-и- Салинас, 53 лет, лотерейщик, и от ударившего в ответ залпа французов пал мертвым на железные перила, чему свидетельницей была его жена. А внизу, у самого фонтана Соледад, зарублен драгунами учитель фехтования Педро Хименес де Аро, двоюродный же брат его и коллега Висенте Хименес обезоружен и взят в плен. Французы, осыпая его пинками, гонят прикладами к подвалам собора Сан-Фелипе, где собраны другие пленные. И там он вместе с ними ожидает решения своей судьбы.

— Расстреляют нас, — слышится чей-то голос.

— Раньше смерти не умирай, — отвечает ему другой.

В полутьме подвала одни молятся, другие богохульствуют. Одни уповают на вмешательство испанских властей, другие — на то, что военные поднимут восстание против французов, но это предположение тонет в исполненном скептицизма молчании. Время от времени открываются двери, в подвал вталкивают новых пленных. Так оказываются там связанные, окровавленные и избитые счетовод из магистрата Габино Фернандес Годой, 34 лет, и маклер Грегорио Морено-и-Медина, арагонец родом, 38 лет.

— Расстреляют, непременно расстреляют… — твердит тот же голос.

— Ты бы помолчал, дружище, а? Ухаешь, как филин, беду накликиваешь.

Не всякий расстрел, однако, заставляет себя ждать. Кое-где французы переходят от одиночных казней к массовым, следствием и судом их не предваряя, а себя — не обременяя. В восточной части Мадрида, едва лишь сломлено сопротивление на широком проспекте Пасео-дель-Прадо, таможенников и чинов пограничной стражи, а равно и других горожан, взятых с оружием в руках, гонят прикладами к фонтану Хибелес, а там заставляют раздеться, чтобы не попортить одежду пулями, не испачкать кровью. На улице Алькала, с балкона особняка, принадлежащего маркизу де Альканьисес, один из счетоводов по имени Луис Антонио Паласьос наблюдает, как с Буэн-Ретиро ведут под сильным конвоем французов партию пленных. Прилегши на балконе ничком, чтоб и самому не схлопотать пулю снизу, вооружась подзорной трубой, чтобы лучше видеть, Паласьос узнает среди них нескольких знакомых таможенников и своего друга Феликса де Салинас Гонсалеса. С ужасом счетовод видит, как, сорвав с него сюртук, сняв часы, его ставят на колени и убивают выстрелом в затылок. Рядом падают один за другим таможенники Гаудосьо Кальвильо, Франсиско Парра, Франсиско Рекена и садовник герцогини де Фриас Хуан Фернандес Лопес.

А улица Сан-Хосе из конца в конец тонет в клубах дыма, грохочет пальбой. Трескотня ружейных выстрелов время от времени перебивается басовитым рявканьем пушки.

— В укрытие! — хрипло кричит капитан Даоис. — Всем, кроме орудийной прислуги, залечь, не высовываться!

Французы усвоили уроки двух неудавшихся штурмов и больше не пытаются взять Монтелеон с налету, а стягивают вокруг него кольцо с улиц Сан-Бернардо, Фуэнкарраль и Ла-Пальма, высылая вперед фузилеров, по одному выбивающих защитников парка. Время от времени, решившись завладеть каким- нибудь подвалом или очистить дом, они малыми партиями, по нескольку человек, прижимаясь к стенам, предпринимают точечные атаки, отбиваемые огнем горожан из окон, волонтеров короны — с третьего этажа главного корпуса и четырех пушек перед воротами, простреливающих улицы во всю их длину и во всех направлениях. Тем не менее и артиллеристы, и стрелки, залегшие на мостовой у входа, несут потери. И пока люди Фернандеса Вильямиля, полуослепшие от порохового дыма, донимаемые огнем французов — пули свистят над самой головой или щелкают по торцам, — отходят в глубь парка, убит нищий с Антона Мартина, так и оставшийся безымянным, и ранен Антонио Клаудио Дадина, ювелир с улицы Горгера: братья Мунис, закинув ружья за спину, ползут к нему под не стихающим ни на миг огнем и за ноги утаскивают в безопасное место.

— Картечи осталось два заряда, сеньор капитан!

— Заряжайте обычными пулями, россыпью… Пакеты оставьте на тот случай, когда французы подберутся совсем близко.

— Слушаю.

Дон Луис Даоис, с наружным спокойствием расхаживая между пушками с саблей на плече, как на параде, весьма умело управляет огнем, меж тем как вокруг свищут пули, явно предназначавшиеся ему. Фортуна покуда улыбается капитану, и ни один из смертоносных свинцовых шариков не задел его.

— Руис!

Лейтенант Руис, хлопотавший у восьмифунтового орудия, выныривает из клубов дыма. Лицо у него белее мундира, покрасневшие глаза лихорадочно блестят.

— Я, господин капитан!

Пуля вскользь чиркает по правому эполету Даоиса, и капитан на миг ощущает сосущий холод под ложечкой. «Это все ненадолго, — думает он, — не в эту минуту, так в следующую они со мной разделаются».

— Видите — вон там, на углу Сан-Андрес накапливаются для атаки? Сможете попасть?

— Если выдвинем пушку на несколько шагов вперед, можно попытаться.

— Давайте.

Еще две пули с жужжанием пролетают между ними. Лейтенант смотрит в ту сторону, откуда стреляли, с брезгливой досадой — так, словно какой-то неотесанный мужлан, не знающий правил поведения в приличном обществе, позволил себе некстати встрять в разговор. «Славный малый», — думает Даоис. Он прежде никогда не видал этого худосочного лейтенантика, но ему нравится, как тот ведет себя под огнем. Дай бог, чтоб уцелел.

— Алонсо! Порталес! Помогите выкатить? Берись!

Второй капрал Эусебио Алонсо и канонир-валенсианец Хосе Порталес Санчес, только что зарядившие пушку под командой лейтенанта Аранго, зигзагами, согнувшись, подбегают на зов, хватаются за колеса. На