В одно мгновение ока улица пустеет. Капитан Даоис, отдав три-четыре отрывистых приказа, медленными шагами, с подчеркнутым спокойствием направляется к воротам парка. Студент и парикмахеры скрываются среди деревьев монастырского сада. Засевшие в окнах и на балконах солдаты и горожане прячутся.

— Желательно вам поплясать? Ну вот и музыка… — Дон Курро, с уже чуть посоловелым взглядом, приканчивает четвертый стаканчик анисовой и взводит курки.

Когда ворота Монтелеона закрываются за Луисом Даоисом, лейтенант Рафаэль де Аранго, который следит, как переносят и складывают в безопасном месте возле входа заряды пороха для пушек, видит, что Веларде идет навстречу начальнику и оба о чем-то негромко спорят, причем Даоис показывает подбородком на четыре выкаченных к воротам орудия на лафетах — недавно вычищенные и смазанные, они сияют надраенными до блеска стволами.

— Становись! — командует Даоис.

Несколько удивленные, Аранго, Веларде и остальные офицеры вместе с шестнадцатью артиллеристами и волонтерами короны из тех, что остались во дворе, выстраиваются возле пушек. Сверху, из окон, высовываются капитан Гойкоэчеа и его люди. Даоис делает три шага к шеренге, бесстрастно обводит ее взглядом, будто всматриваясь в каждого. Потом обнажает саблю.

— До этой минуты, — говорит он раздельно, отчетливо и громко, — за все, что происходило здесь, отвечал исключительно я один. Отвечал и отвечу перед начальством, перед отчизной и перед своей совестью… Но с этой минуты дело обстоит иначе. У тех, кто подхватит слова, которые я сейчас произнесу, путь назад будет отрезан. Ясно?

Повисшую на плацу тишину, которую принято называть мертвой, нарушает доносящая откуда-то издали барабанная дробь. И все знают, что это — французские барабаны.

— Да здравствует король дон Фердинанд Седьмой! — кричит Даоис. — Да здравствует свобода Испании!

Лейтенант Аранго, разумеется, кричит вместе со всеми. Он знает, что с этой минуты уже не сможет сослаться на то, что всего лишь исполнял приказы, но офицерская честь не позволяет поступить иначе. И из остальных не промолчал ни один — ни офицер, ни рядовой: в ответ Даоису по плацу дважды раскатывается громовое «ура!». Веларде, не в силах, как всегда, сдержать нахлынувших чувств, сломав строй, выбегает вперед, выхватывает шпагу, скрещивает ее с воздетой саблей Даоиса.

— Лучше смерть, чем рабство!

И третий офицер выходит из рядов. Лейтенант Хасинто Руис, пошатываясь от слабости, приближается к капитанам и, молча обнажив саблю, тоже пересекает лезвием их скрещенные клинки. Снова гремит «ура». А Рафаэль де Аранго остается в шеренге и саблю из ножен не вынимает. Он смиренно и безмолвно принимает свою судьбу. Во рту — сухо и горько, словно он жевал зернышки пороха. Да, конечно, если ничего другого не остается, он будет драться. Придется — сложит голову, если таков уж его долг. Но умирать здесь нет ни малейшего желания.

Разинув рты, оцепенев и онемев, угольщик Космэ де Мора и его люди в приливе сильных чувств наблюдают сквозь зарешеченные оконца в дверях, через отверстия в закрытых ставнях за приближением французов. Пятнадцать человек, среди которых братья Антонио и Мануэл Амадоры вместе с малолетним Пепильо, сидят на складе плетеных изделий, занимающем нижний этаж дома на улице Сан-Хосе, примыкающего к монастырю Маравильяс.

— Матерь Божья, Царица Небесная, спаси и помилуй… — бормочет, обретя дар речи, плотник Педро Наварро.

— Да заткнись ты, чтоб тебя…

Со стороны улицы Фуэнкарраль идут французы — много французов. Никак не меньше роты полного состава, прикидывает привратник Феликс Тордесильяс, в молодости получивший кое-какой боевой опыт. Идут они строем, под развернутым трехцветным знаменем, под барабан, неукоснительно держа равнение. Мадридцев, наблюдающих за солдатами из укрытия, больше всего удивляет, что они хоть и в высоких киверах, как все лягушатники, однако не в синих, а в белых мундирах. Впереди — несколько саперов с топорами, человек пять-шесть с ручными бомбами в руках и два офицера.

— Ну, эти дадут дрозда… — шепчет Космэ де Мора. — Смотри, ребята, не стрелять! Затаись как мышка, не то пропадем…

Барабан смолк. Сквозь щели видно, как офицеры подходят к воротам, кричат, стучат в них кулаком, потом оглядывают улицу из конца в конец. Один отдает приказ, и человек двадцать принимаются бить в них топорами и прикладами. Прильнув к щелке ставни, бельевщик Бенито Амехиде-и-Мендес, стоящий на коленях за грудой новых рогожных мешков, проводит языком по пересохшим губам, шепчет соседу — цирюльнику Морасе:

— Неужто те, кто внутри, не…

Оглушительный грохот обрывает его. Дух захватывает, когда ударная волна трех разрывов, прогремевших чередой, отдавшись о стены соседних домов, выбивает стекла в окнах, высоко взметнув и закружив в воздухе, далеко и во все стороны расшвыривает тучу обломков, щепок, осколков, кирпичной и гипсовой крошки. Космэ и его люди в ошеломлении выскакивают на улицу и замирают от неожиданности: ворота в парк Монтелеон исчезли, а из-под железной арки свисают на петлях измочаленные, раскуроченные доски. А перед ними на пространстве в пятнадцать — двадцать футов земля залита кровью, завалена обезображенными, разорванными на куски телами французов, тогда как уцелевшие нестройной толпой в полнейшем беспорядке, давя и толкая друг друга, убегают прочь.

— Они ударили по ним из пушек у входа!

— Да здравствует Испания! Давай вдогон! Не давай уйти!

Горожане, заполнив улицу, стреляют вслед французам, преследуют их почти до фонтана Нуэва-де- лос-Посос, что на углу улицы Фуэнкарраль. Вокруг царит бешеное ликование. Мужчины, женщины, дети выскакивают из домов, подбирают брошенное неприятелем оружие, палят вдогонку бегущим французам, ударами ножей и навах добивают раненых, сдирают с убитых все, что может пригодиться, — патронные сумки, перстни с пальцев или одежду, если не слишком пострадала, выгребают деньги из карманов.

— Победа! Победа! Мы их прогнали! Смерть лягушатникам!

Неискушенная в военном деле толпа, к которой присоединяются новые и новые горожане, рвется в погоню за французами и готова теперь преследовать их до самых казарм. Лейтенанту Аранго, посланному вместе с несколькими артиллеристами удержать людей, стоит большого труда привести их в чувство и убедить не трогаться с места.

— Поймите, — срывая голос, кричит он, — враг не разбит! Перестроится, подтянет свежие силы и вернется! Вернется!

— Ура, Испания! Да здравствует король дон Фернандо! Смерть Бонапарту!!! Долой Мюрата!!!

Наконец Аранго и его артиллеристам едва ли не силой удается восстановить порядок. Им помогает необыкновенно вовремя подоспевший отряд горожан во главе со слесарем Бласом Молиной Сориано, который после длительных блужданий по городу, дав кругаля, чтобы разминуться с французами, и благоразумно обождав на улице Пальма окончания схватки, привел наконец своих сподвижников на защиту Монтелеона. Его проводят к Даоису, и это от него капитан узнает, что поблизости находятся еще весьма значительные силы императорской армии — они очень спешно двигаются от Пуэрта-де-Санта-Барбара. А капитан Веларде, как офицер генерального штаба, знакомый с организацией наполеоновских войск, в свою очередь оглядев обмундирование и знаки различия десятка убитых на улице, определяет их принадлежность. Это солдаты первой гренадерской роты вестфальского батальона, насчитывающего в общей сложности полтысячи штыков. Того самого, который, если верить Молине, беглым шагом направляется сейчас к Монтелеону.

А на Пуэрта-дель-Соль, возле фонтана Марибланка, Дионисьо Сантьяго Хименес, который в окрестностях загородного королевского дворца в Сан-Фернандо, откуда он, кстати, и родом, известен под прозвищем Горбушка, видит, как французская пуля только что снесла полчерепа его другу Хосе Фернандесу Сальседо, 46 лет.