Тут из кафе вышла госпожа Форсайт, все разом прекратили хохотать и принялись оглядывать площадь с поразительно наивной беспечностью.
Госпожа Форсайт взглянула на меня.
— Вы идете, мисс Тернер?
Итак, после того как я быстро сбегала на почту и отправила тебе письмо, мы все вместе вернулись в гостиницу. Остаток дня я занималась с детьми — читала им книжки и рассказывала всякие истории (и ни в одной из них, можешь поверить, не было ни слова о жопальцах). Госпожа Форсайт упаковывала, вещи — довольно трудная задача — и посылала Нила со всякими поручениями, самыми что ни на есть неотложными. После ужина я поплелись наверх, к себе в комнату.
Ева, должна признаться, не нравится мне эта женщина. За несколько минут до ее появления у кафе мы с Нилом тихо сидели и мило болтали. (Возможно, у каждого из нас была своя тайная причина для болтовни, но разве в жизни бывает по-другому?) И вот в одно мгновение Maman будто нарочно свела нашу беседу на нет, распределив между нами роли, которые, как она считала, мы и должны были играть. Сына и Няньки.
Участь пинкертона не всегда приносит радость. Да и участь сына, судя по всему, тоже.
Я немного устала, Ева, совсем чуть-чуть. Это письмо превратилось в опус. Наверняка я расплатилась со всеми своими долгами?
Жаль, что Maman et la famille[24] прибыли в самую неподходящую минуту. Мне-то хотелось побольше узнать об этой Сабине. И о той певичке на барже, Астер Лавинг.
Я упомяну ее имя в своем следующем отчете агентству — может, пригодится.
Но правде сказать, меня назначили на мою теперешнюю высокую должность не затем, чтобы допрашивать Форсайтов. Моей задачей, скорее, было получить сведения о неком графе де Сенте из Шартра и о его сестре. Да, о графе, ни больше ни меньше. Госпожа Форсайт, мать погибшего молодого человека, полагает, что они каким-то образом причастны к его смерти.
Как бы там ни было, скоро я смогу сказать, что имею среди своих: знакомых графа. Но ради тебя я постараюсь не хвастать этим знакомством. Признаюсь в этом совершенно откровенно.
Глава четвертая
— Эрнест, — сказал я.
— Зовите меня просто Эрни, — попросил он. И расплылся в такой улыбке, что можно было подумать, он никогда в жизни не был так рад новому знакомству, и принялся изо всех сил жать мне руку.
Я улыбнулся и удвоил хватку.
— Ужасно рад, — сказан Хемингуэй.
Он все еще улыбался из-под густых усов. В улыбке обнажился ряд его белых зубов, а у блестящих карих глаз и на смуглых щеках образовались глубокие морщины и коричневые ямочки. Он был молод, немногим за двадцать, и высокий, с меня ростом, но крупнее. Видавшая виды коричневая спортивная куртка туго обтягивала его широкие квадратные плечи. На нем были коричневая рабочая рубашка, коричневые хлопчатобумажные брюки и грубые коричневые ботинки. Наверное, его одежда выглядела потрепанной, но вас так поражал носивший ее человек, что вы почти не обращали на это внимания. Голос гремел чуть громче, чем хотелось бы, но гремел он от всего сердца.
Роза Форсайт сказала, что он был невероятно обаятелен и на редкость красив. Хемингуэй и правда был такой, и даже чуть больше. Он отпустил мою руку, но продолжал улыбаться.
— Анри сказал, вы пинкертон, да? — Он в восхищении покачал большой головой. — Господи, — добавил он, — какая увлекательная, должно быть, работа.
Анри Ледок стоял чуть в стороне, наблюдая за нами с легкой улыбкой на губах.
— Случается, — согласился я.
— Вы в отличной форме, — сказал он. — Боксом занимались? Он опустил левое плечо, поднял руки, сжал их в большие коричневые кулаки и сделал несколько быстрых круговых движений перед своим улыбающимся лицом. Борт его пиджака задел солонку — она закрутилась и упала на пол. Там она несколько раз подскочила на плитках, но не разбилась.
— Черт, — сказал он, наклонился, собираясь ее поднять, и стукнулся лбом о стол. Приборы задребезжали. Он схватил стол, чтобы тот не рухнул, но сделал это слишком резко, дернулся, и графин с водой Анри опрокинулся, ударился о масленку и залил скатерть водой.
— Черт! — буркнул Хемингуэй и протянул руку.
Ледок его остановил.
— Пожалуйста, Эрни, — сказал он. — Не беспокойтесь. Давайте пересядем за другой столик.
— Прекрасная мысль, — без всякого смущения согласился Хемингуэй. Он только легонько потер лоб и взглянул на свои пальцы. Крови нет. Пока Ледок звал официанта, Хемингуэй повернулся ко мне, снова улыбнулся и поднял кулаки.
— Эй! Сколько раундов отстояли?
— Всего несколько, — ответил я. — Очень давно.
— Да? Чудесно! А как насчет спарринга? — Он быстро переступил ногами и зацепился левой за стул. Тот самый, на котором лежали котелок Ледока, перчатки и папка с делом. Папка соскользнула со стула, раскрылась, страницы вывалились и веером рассыпались по полу.
Хемингуэй наклонился, но Ледок положил руку на его лапищу и попросил:
— Эрнест. Пожалуйста. Сядьте. Вон туда. — Он показал на свободный столик. — Я тут сам управлюсь.
— Ладно. — Он ухмыльнулся. — Пошли.
Мы двинулись к другому столику.
— Я тренируюсь в спортзале недалеко отсюда, — сообщил мне Хемингуэй. — Груши, всякие штуки для прыжков. Приходите как-нибудь, позабавимся. Заметано?
— Конечно, — сказал я.
Это был столик на четверых. Я сел на один стул, Хемингуэй уселся справа от меня. Положил свои большие руки на стол и уронил солонку.
— Черт! — выругался он и поставил ее прямо. И снова улыбнулся. — Анри сказал, вы хотите со мной поговорить. О чем? — Все его внимание сосредоточилось на мне, а внимания ему было не занимать. Журналисты все такие, если, конечно, не притворяются.
Я сказал:
— Наше агентство наняли, чтобы расследовать смерть Ричарда Форсайта. Мне хотелось бы узнать о нем как можно больше.
— Ну, буду рад помочь. Все, что смогу. Правда. Но что там расследовать? Парень сам пустил себе пулю.
К нам присоединился Ледок. Он оглядел круглый стол, разобрался, кто где сидит, занял место справа от Хемингуэя. И положил папку, перчатки и котелок на свободный стул, подальше от журналиста.
— Bon, — сказал он.
— Его мать, — сказал я Хемингуэю, — придерживается другого мнения.
— Милая дама, — заметил он. — Чувствуется белая кость. Мне она всегда нравилась. — Он ухмыльнулся. — Но она ошибается, нет? Он выбрал легкий выход.
— Из чего? — спросил я.
— Хотите знать, что я думаю? — вдруг совершенно серьезно произнес он, наклонился вперед и сложил руки. Ледок с опаской глянул на его руки.
— Конечно, — сказал я.
Но тут появился усатый официант с еще одним меню. И протянул «святое писание» журналисту.
