сопроводила нас через весь город к ярмарочной площади, где была выставка крупного рогатого скота и родео. Тут ребята сразу оживились и спросили — неужто мы собственными глазами убедимся в справедливости присловья о ковбоях, которое гласит: «Блаженны кривоногие, ибо он у них в скобках» (!)»
«Привет от штиблет, Алфик» — так заканчивается этот трактат. Несколько позже, уже с базы Уильямс в Аризоне, тот же автор пишет «Мои дорогие!» родителям дома в Норвегии. В этом письме Алфик по-военному краток. Рассказывает про щедрых американцев, которые на улицах Уэйко запросто останавливают курсантов авиационного училища и приглашают к себе на обед. Рассказывает про «Норвежский клуб» в северном Техасе. Про норвежско-американскую церковь в округе Босги, где его уговорили дебютировать в роли солиста песенкой об автобусном шофере. Рассказывает про «Настоящие Норвежские Хрустящие Хлебцы», «Вяленую Рыбу» и «Козий Сыр». Про игры в саду священника, где на железные штыри набрасывают не кольца, а подковы. И про выдающиеся норвежские достижения в этом спорте.
К письму приложен снимок, на котором Алфик вместе с четырьмя другими норвежскими парнями после футбольного матча между двумя университетскими командами, где курсанты Хеллот, Глёр, Паттон, Кваксен и один незнакомый мне малый были почетными гостями, сфотографированы рядом с лучшими игроками обеих команд. В том же письме Алфик находит нужным заверить родителей (буде они обеспокоились), что упоминания церкви вовсе не следует понимать так, что он ударился в религию и свихнул с ума. Ничего подобного, все дело в социальной роли, которую играет церковь в среде американцев норвежского происхождения. Дальше Алфик осторожно сетует на кое-какие воззрения, с которыми он то и дело сталкивается и которые выражаются в репликах вроде: «А что, там дома совсем нет черномазых? Мы с радостью вышлем бесплатно целый пароход!» Или: «А не поехать ли нам в Калин (городок по соседству) посмотреть на пьяных индейцев?» Даже многие работяги, отмечает затем Алфик, устроились так, что, повкалывав два-три месяца на стройке, могут позволить себе следующие девять месяцев сидеть на диване и смотреть телевизор. Или отправиться на Гавайские острова, а то и в Рено, чтобы совать жетоны в игральные автоматы или опускать в избирательные урны бюллетени с именем сенатора Джозефа Маккарти. Словом, стиль жизни и взгляды людей таковы, что не могут не пугать Алфика, чистокровного отпрыска пуританского, демократического и свободного от явного расизма скандинавского рабочего движения. «Вот и вся предвыборная речь на этот раз, — заключает Алфик. — Дело к ночи, лагерный трубач уже сыграл вечернюю зорю, так что пора и мне подводить черту. Да, еще одно: если твоя фамилия появилась на доске приказов, чаще всего это плохой знак. Либо ты согрешил и пойман с поличным, либо схлопотал наряд вне очереди. Как раз перед тем, как нам уезжать из Уэйко, в приказе по части появилась моя фамилия. Мне присвоили младшего сержанта — первый командирский чин у курсантов. С этим званием я отправился на запад, самый дикий запад, в страну апачей, в город под названием Феникс, птица такая есть. Подходящее название, потому что здесь мы будем проходить повышенную летную подготовку».
В конце письма Алфик шлет приветы и добавляет постскриптум — дескать, что касается Марвеля Осса (о котором, очевидно, справлялся Авг. Хеллот), то он заглянет по указанному адресу и выяснит, что там о нем известно.
В один из дней второй половины августа на полке для писем в общежитии курсов медсестер в Бергене появляется голубой конверт авиапочты. Как уж там Алфик проведал, что Китти тоже надела форму и учится на медсестру (напрашивается догадка, что подсознательно это было сделано как бы в противовес воинственной профессии Алфика), не знаю. Во всяком случае, я тут ни при чем, хоть и учился на радиотелеграфных курсах в первый год пребывания Китти в Бергене и вполне мог с ней встретиться. Но чего не было, того не было. Вообще, что касается моего отношения к другому полу, то мужские и женские свойства так гармонично сосуществуют в моем организме, что я не очень стремился к эротическим переживаниям. Чем разительно отличался от Алфика, как в теории, так и на практике.
«Привет!» — на такой развязной ноте начинается упомянутое письмо; автору и дальше явно не дается верный тон. Не слишком-то умело прибегая к лирическому высокому штилю, Алфик пытается передать ощущение свободы, которое дают ему учебные полеты. Стуча деревяшками сабо по вощеному коридору общежития, Китти в форме медсестры читает: «Это все равно что большие обороты и опорный прыжок одновременно. Оторвался от снаряда — и ты свободен от законов тяготения. Толчок, прыжок, взлет — и поднимайся все выше и выше. Представь себе, что с высоты трех тысяч метров старина Алфик из Ловры видит изгиб земного шара в океане, видит, как Миссисипи с ее дельтой, рукавами и притоками стремит свой бег к морю и свободе, точно огромный караван невольников. Вообрази Мексиканский залив — серебряный лук, огибающий сушу могучей дугой прибоя и посылающий теплые воды Гольфстрима на север, где наши берега служат мишенью для его стрел. Вообрази зеленый мыс Флориды с кустарником и топкими болотами, а за ним призрачным видением на карибском горизонте один райский островок за другим. Возвращаясь, я делаю планирующий разворот, заходя так далеко на север, что сквозь знойную мглу различаю плато Озарк, район угольных шахт в Аппалачах и уходящие плоскими волнами на запад необозримые степи. Последняя, самая великая надежда, говорил о них Авраам Линкольн».
«Поневоле ударишься в лирику, — пишет Алфик. — Хотя поэзия здесь далеко не преобладающий жанр. Чтобы толковать про то, чем мы заняты, надо осваивать совсем новый язык. Мы отрываемся от полосы и садимся на землю. Топчем педали рулей направления. Осторожно ложимся на шасси. Вырубаем двигатель. Забираемся вверх на один, на два ангела. Висим на хвосте впереди идущего. Я задираю нос, когда сажусь. Шасси заедает. Штопорю триста метров, но выхожу из штопора на одном моторе. Один курсант за другим выпадают в осадок, только не Алфик Хеллот. Я проваливаюсь при пологом планировании, но вовремя выравниваю машину. Меня оставляют на земле на две недели. Завтра снова поднимусь в воздух.
Вот такими словами можно рассказать про то, чем мы тут заняты. Кроме специальных учебников, другой литературы не видим, разве что один-два покетбука. Наш барак не для Харри Мартинсона, или Харри Стотелеса, или Харри Кришны! Но то, что здесь выпало на мою долю, вполне согласуется с тем, что ты говорила о литературе, называя ее зеркалом. Поднеси к зеркалу слово КОМА, с ним будет AMOK. И наоборот, в зеркале амок ждет кома. Думаю, путная книга именно так отразила бы мою жизнь в «Эвиэйшн кадете», с какой стороны ни взглянуть!
Мне бы поведать тебе о прилежном посещении джазовых клубов от моря до моря, о бесконечных сольных номерах Уорделла Грэя и Чарли Паркера. Куда там, увольнительных почти не бывает, а когда в этих краях включаешь радио, чаще всего оно выдает тебе Хенка Уильямса и Фрэнки Лэйна. Единственный намек на джаз — малый по имени Чарли Рич, он несколько раз выступал в клубе училища. Носит форму, как и мы, служит в ВВС в Иниде, штат Арканзас, играет на фоно и поет, рассказывает о Стене Кентоне и прочих известных тебе парнях. О сочетании стиля биг-бэнд с музыкой черных батраков, которые гнули горб на отцовской ферме, когда он был мальчишкой. Блюз, одним словом.
Другими словами, нечто вроде того, что чувствую я, когда думаю о нас, о тебе, такой далекой. Хотя не могу сказать, что желал бы видеть тебя здесь. Напротив, ты после первого же дня вошла бы в штопор. Я только что с урока на тему «промывание мозгов», который вел офицер с опытом Кореи. Он так скрупулезно излагал процесс превращения доверчивых индивидуалистов из кукурузного пояса Среднего Запада в безликих коммунистов с азиатскими чертами, что мы буквально видели перед собой таз с водой и кусок мыла в огромных волосатых коммунистических пятернях, отмывающих американское серое вещество от всего хорошего, капиталистического. После чего мозги засовывают обратно в череп и захлопывают крышку. Как нам тут в училище описывают промывание мозгов, так это что-то вроде элементарного курса обществоведения, рассчитанного на политический уровень, заметно уступающий уровню обыкновенного норвежца. Промывание мозгов на Востоке — психогигиена на Западе. Так, что ли?
Сама понимаешь: ощупью тут не продвинешься. Дело такое, что необходим точный расчет. Я сообщил тебе свою позицию. А ты еще долго не оторвешься от своих кумиров?
С любовью, Ал».
Своими заключительными словами Алфик протягивал Китти руку. С поднятым указательным
