тротуару. Или асфальт без предупреждения вздымается вверх на метр, так что Алфик, внимательно следящий за высотомером и готовый аккуратно приземлиться на четыре точки, вместо этого грубо плюхается на брюхо, потому что посадочная полоса слишком быстро сближается с шасси.

Естественно, я подаю ему руку, помогая встать, и тут его вдруг одолевает потребность навести порядок в хаосе.

— Персон! Стой! — командует он. — Кругом марш!

И я марширую. Не вижу ничего удивительного в том, что Алфику нравится командовать. Кому, как не ему, восхищаться согласием между командой и ее выполнением. В твердых речениях командного языка слово есть слово и выливается в действие. Слово Алфика становится законом. И я подчиняюсь Букве Закона.

Так мы вступаем в ампирный город. Над нами — высокий купол ночного весеннего неба.

— Правой, правой! Печатать шаг! — отдается между строгими фронтонами домов голос курсанта Хеллота.

И я выполняю команду. Много ли значит это унижение? То есть на великих весах Истории. Кто ни разу в жизни не подчинялся приказу? Назовись!

— Персон! Смирно! Правое плечо вперед, шагом марш! Наперевес! На плечо! На караул! К торжественному маршу, дистанция два шага, сомкнись, равнение налево! Штыки примкнуть! К ноге! Вольно-о-о!

Голос Алфика звучит раскатисто и громко. Я изображаю ружейные приемы. Но одно дело командовать, другое — управлять своим телом. Или агрессией. Или самим собой. Его обучали управлять голосом. Кто управляет голосом, тот заправляет всем.

Голос Алфика командует приставить ногу у ресторана на Королевской улице. Перед входом извивается длинная очередь.

— Ни дать ни взять филателисты, — говорю я. — Коллекционеры стоят за гашением первого дня.

— Ни дать ни взять рекруты! В последний день службы стоят за печатью на приписном свидетельстве, — отвечает Алфик Хеллот. И продолжает, повысив голос: — Персон!

— Я!

— Смирно!

— Слушаюсь!

— Не отвечать, когда ко мне обращаешься! На четвереньки становись!

— Есть становиться!

Я бросаюсь на тротуар, выставив руки вперед. Алфик делает то же самое.

— Отжиматься! — командует он и отжимается, держа спину прямо.

Я стараюсь не отставать от него.

— Спину прямо! В ритме! Вот так! Подпевай! — Продолжая отжиматься, Алфик запевает во весь голос.

Сколько утренних построений на подготовительных курсах сопровождалось этими строфами.

Я задыхаюсь, руки немеют, но подпеваю, как могу, и отжимаюсь в такт, целуя тротуар Королевской улицы, когда касаюсь животом асфальта. Не столько из-за команды, сколько повинуясь неясному чувству, что участвую в некоем символическом действе.

Любители танцев в очереди перед рестораном «Трюббен» один за другим повернулись и смотрят на нас. Похоже, они тоже сообразили. Что можно сразу припасть к земле-матушке, не тратясь на плату за вход, за гардероб, за горячие блюда, напитки и дам. И номер один, не мешкая, следует нашему примеру. Скинув пиджак, в белой сорочке с узким галстуком бросается на тротуар.

За ним и другие приноравливаются к такту. Отжимаются от асфальта. Восхитительно! Весь тротуар на этой стороне Королевской улицы города Трондхейма полон празднично одетых мужчин, выполняющих отжим. Вся улица поет, с Алфиком Хеллотом в роли физрука и нещадно фальшивящего запевалы. А впрочем, не сама ли это земля поет нашими глотками? Мы же только отжимаемся и опускаемся в такт стихотворному размеру. Припадая губами к земле на каждом ударном слоге.

Что было дальше во время этого увольнения в город, я представляю себе очень смутно, Но какие-то мысли и впечатления — последние уцелевшие после интеллектуального крушения — явно ухитрились доплыть до берега в моем затуманенном мозгу и ухватиться за кору больших полушарий. Помнится, мы все же проникли в ресторан «Трюббен», нашли столик и нас обслужили, помню лицо Алфика и его голос, который упорно твердил:

— Клянусь затмением луны. Клянусь священной лунной тенью! Куда подевался Кваксен, чтоб мне не видать лунной тени?

Из чего я заключил, что его все еще терзает поражение в скоттхюлле и он жаждет отыграться.

Помню также как Алфик взялся за край стола, намереваясь встать и что-то произнести, но стол бросало из стороны в сторону таким же штормом, как мысли Алфика, и язык дал осечку. Патроны кончились. В мозгу пустота. Он выпалил все свои реплики. Пустой магазин звякает об пол, точно пивная кружка. Рядом с кружкой деревянная вешалка в Трондхейме накренилась под таким острым углом, что падающая башня в Пизе не идет ни в какое сравнение, а на пути к уборной над Паданской равниной круто вздымаются Альпы и Доломиты. И Алфик Хеллот заключает, что самое верное — лечь на пол и ползти. На полу ресторана он практикуется в скалолазанье с крючьями. Стена уборной грозит обрушиться на него, Алфик вынужден подняться на колени и упереться руками в Доломиты, не давая им упасть. Унитаз возвышается перед ним, словно трон. Алфик занимает королевский престол. У него все кружится перед глазами, кружится, вертится, все быстрее и быстрее, круги становятся все меньше и меньше, наконец смыкаются на цветочном горшке, за который он хватается, сотрясаемый неудержимой рвотой. Выходит, он свергнут с престола. Но цветочный горшок держит крепко, и вот уже земля, цветы и зеленые листья оказываются на полу вместе с содержимым его желудка. Алфик опрокидывает вверх дном не только цветочные горшки. Он опрокидывает весь мир, словно песочные часы, давая времени новый ход. Впрочем, это вовсе не песочные часы, а обыкновенная пол-литровая пивная кружка, наполненная доверху портвейном. С великим усердием Алфик пытается заставить кружку стоять на цоколе статуи короля Улава Трюггвасона. Стало быть, мы находимся в центре города. Стало быть, мы уже не в ресторане. Стало быть, нас оттуда выставили. Очевидно, Алфик вообразил, что цоколь статуи Улава Трюггвасона лежит горизонтально в воздухе, вот и ставит на него песочные часы с портвейном. Слышим звуки, которые ни с чем не спутаешь. Разбитое стекло. Опустившись на колени посреди площади в Трондхейме, Алф Хеллот пытается слизывать портвейн с булыжника. Не очень-то удачно: что-то колет, и режет, и жжет язык; я вижу, как по Северной улице течет кровь с портвейном, Алфик сует руку во второй внутренний карман. Там таятся еще одни песочные часы с портвейном. Он опустошает их в несколько глотков и разбивает о цоколь. Вслед за чем его осеняет, что можно прогуляться вверх по королевской статуе. Весь город поставить с ног на голову. Надеть себе на голову как корону или шлем. Вот именно, шлем — то, что надо, шлем с наушниками, потому что курсант авиационного училища Хеллот задумал проследовать по цоколю Улава Трюггвасона прямо в космос, в межзвездное пространство. Алфик трогается в путь, сперва ступает осторожно. Потом прыгает. Совершает бросок в пространство. Далеко внизу, где-то на земле, стою я, что-то кричу и слышу, как Алфик отвечает: «Точно! Так и есть!» С фасадов вокруг площади нам подмигивают неоновые звезды. Стоя внизу, на земле,