Так вот я первым из европейцев стал асом и лучшим курсантом первой группы. Это значит, что под моим началом 400 человек. Представьте себе мои чувства, когда я вывел на построение курсантов из всех натовских стран для инспекции полковником Зонненкальбом и норвежским полковником Этом, который разъезжает по Штатам, инспектируя базы, где обучаются норвежские курсанты. Не говоря уже о том, что здесь, на базе Уильямс, ему докладывал младший командир из норвежцев, он явно был вполне доволен достижениями норвежских парней, заметно превосходящих здешний средний уровень.
Ну, и с нашей стороны было не так уж много жалоб. Курсантский клуб — запретная зона для курсантов подготовительной группы и четвертого класса. Однако в клубе проходят танцевальные вечера для старших групп, и тут многие ребята чувствуют себя неважно. Дело в том, что у нас, норвежцев, нет парадной формы, которой обеспечены курсанты других стран. Опять эта норвежская расчетливость хуторянина, вот и попробуй достойно представлять родную страну, не говоря уже о том, чтобы производить впечатление на молодых дам из Скотсдейла и Хайли, когда на тебе вечно одна и та же летная форма. Посмотрим, сумеет ли полковник Эг добиться для нас парада, когда вернется домой.
Как вы знаете, скоро и еще кое-кто возьмет курс на родину. Через четыре месяца наша группа закончит здесь летное обучение, и вернемся мы в Норвегию сержантами, с «крыльями» на груди. Рюгге или Суда — тамошние тренировочные отделения — будут нашей первой остановкой. Будем совершенствоваться в пилотировании по приборам и штурманском деле, тактическом и стратегическом полете в строю эскадрильи. После чего нас переведут в то или иное боевое подразделение. Так что вы там поглядывайте, может, скоро в один погожий день небо над Ловрой пересечет реактивный самолет и помахает вам крылом!
Ну, до этого еще надо дожить, а пока нам предстоит заслуженный долгосрочный отпуск. Мы, оставшиеся в группе норвежские парни, задумали совершить основательную экскурсию по южным штатам, затем на запад, в сторону Калифорнии, Тихого океана… Отпуск, гражданская одежда, знай лежи в одних трусах на пляже с утра до вечера. Упиваясь свободой, чувствуя, как военная выправка и мышечное напряжение постепенно отпускают тебя — подобно тому, как, по выражению одного мыслителя, стальные пружины растворяются в концентрированной кислоте.
Пока наши пружины не заведут для новых усилий.
По дороге заедем в Сент-Луис, и там я справлюсь в конторе КТПП о Марвеле Оссе».
Этим заверением и наилучшими приветами всем-всем заканчивается письмо. Дальше, как принято выражаться, факты будут говорить за себя.
Болевой порог
Итак, Марвель Осс. Свобода, говаривал он, — это хорошая автомашина и пять минут отрыва.
Но они гонятся за тобой. Наступают на пятки. Преследователи объехали вдоль и поперек южные штаты. Старые, входившие еще в конфедерацию, и новые на юго-западе. Ларедо. Сан-Антонио. Галвестон. Нашвилл. Мемфис. Сент-Луис. Денвер. Альбукерке. В один прекрасный день без солнца и без туч, без неба и без моря они остановились на краю Тихого океана, вышли из машины и смотрели, как все сливается воедино в тумане, ветре и сердцебиении волн о берег. Смотрели на ровные длинные линии ландшафта, не менее выразительные, чем слова, обозначающие воду, туман, пески и горы. Смотрели, как пароход удаляется в море курсом, словно прочерченным по линейке. Как у незримой линии горизонта плывут яхты с белыми запятыми парусов в длинном предложении стихий. Оглушительно красной точкой возникло в тумане солнце, окрасив все море в алый цвет.
Они развернули машину и по бульвару Сансет покатили обратно в город.
От Тихого океана, где кончается дорога, она сперва извивается вверх вдоль предгорий у Пасифик- Палисейдс. Сохраняя свой изысканный стиль, проходит мимо зданий у Калифорнийского университета и через Бел-Эйр. В свете утреннего солнца над Беверли-Хилс Сансет смотрится классической киноулицей, лениво огибая непроницаемые зеленые изгороди и тенистые подъездные аллеи, ведущие в царство грез. Ни магазинов, ни учреждений, ни бензоколонок, даже людей не видно; отсвет жизни в этой части «Заката» можно узреть совсем в других местах, во всемирном полумраке кинозалов.
По бульвару Сансет они катили через пространство и время, пересекая все слои общества. Около полуночи доехали до Сансет-Стрип, где машины бодаются, клаксоны гудят и фары должны прокладывать себе дорогу сквозь густое плетение неонового мрака. После Сансет-Стрип бульвар идет строго на восток, мимо длинных рядов радиостанций и телестудий, мимо двусторонней череды мотелей к старому городскому ядру, взорванному социальным развитием. Отсюда бульвар Сансет повел их на юго-восток к обанкротившемуся Голливуду, между постройками, служащими достойной обителью для людей того типа, каких находят мертвыми на первых страницах эпоса о Филипе Марлоу. У вокзала Юнион в центре города бульвар обрывается как раз там, где некогда на месте индейской деревушки был основан Эль-Пуэбло-де- Нуэстра-Сеньора-ла-Рейна-де-Лос-Анхелес. Вокзальная площадь выглядит в точности как все вокзальные площади ранним утром: серые кирпичные стены, полчища людей, цементные физиономии и наемные дома, где великое одиночество разбито на множество мелких клетушек.
Здесь они расстались. Здесь Алфик Хеллот повернулся и помахал на прощание рукой Кваксену, совсем маленькому и одинокому в гражданской одежде и цветастой рубашке, и Паттону, и Глёру из Кристиансунда.
Алфик сел за руль прокатной машины, включил мотор, оглянулся через левое плечо, набрал скорость, занял место в шеренге автомобилей и покатил на юг, через границу.
Далеко на юге над горизонтом громоздились ржаво-красные наковальни туч. Шальной ветер вихрил песок на шоссе, раскачивал телевизионные антенны. С запада наползала тонкая облачная пелена; навстречу ей, много ниже, плыло легкое белое облачко.
Прямая как стрела дорога устремлялась в глубь страны через пыльные равнины, пересохшие соляные озера, мимо желтых известняковых скал и вулканических гор. Оранжевыми языками пламени колыхались вдоль шоссе космы сухой травы. Дальше высились агавы и кактусы. Горы и кактусы сливались воедино, как будто растения, камень и человек взаимно имитировали друг друга. Алфик барабанил пальцами по баранке и подпевал приемнику, нещадно фальшивя.
Перед ним были двести километров пустыни и три дома.
После коротких газово-голубых сумерек опустилась ночь. Какое-то мгновение солнечные лучи переливались кристалликами льда в песчинках. И тут же канули вместе с солнечным диском и ртутными столбиками, в свободном падении канули в зябкую черную ночь меж двух жарких дней. В глубокую ночь, окаймленную знойными днями.
Свет встречных машин вторгался в кабину к Хеллоту. Огни вырастали из тьмы и плавно уходили в нее, словно голоса, поющие желтые гаммы.
Он ехал всю ночь. Наконец дорожную пыль схватили первые лучи солнца и, уже не отпуская, облили багрецом.
Хеллот приближался к цели. Он чувствовал это. Он приехал, хотя пустыня не кончилась, только перешла в пыльную улицу с домами по сторонам и голыми известняковыми скалами в конце. По дуге каменного моста Хеллот пересек высохшее русло. На песчаной косе под мостом стояла высокая детская коляска с тремя колесами и черным верхом.
Алф Хеллот остановил машину и выбрался наружу. Размял ноги, размял спину, размял шею, размял туловище, потянулся весь. Мимо прошел мужчина в белом бумажном костюме, сандалиях и соломенной шляпе, ведя на поводке двух поросят. Ни на кого не глядя, он завел поросят за зеленый, цвета писсуара, кирпичный дом, на глухом фасаде которого над дверью значилось «AQUI ME QUEDO», а пониже, буквами поменьше — «Bar — Bodega» — «Остаюсь в моем баре и погребке». В дверях висели шнуры с кусочками цветного пластика. Хеллот раздвинул их и вошел в ярко освещенное помещение с цинковой стойкой и дубовыми столами. Столы окружали стулья с плетеными сиденьями; за стойкой шлепал босыми ногами мальчуган лет десяти. У кассы — большого коричневого аппарата с тремя нулями в ряд за стеклышком —
