интересуют, не так ли? И это правда.

— Я просто смотрел на нее, приятель. Я был слишком вымотан, чтобы убить ее — даже, чтобы дать пощечину — но я был на самом деле взбешен. Даже шок не мог уменьшить мою злость. Она пыталась всю вину взвалить на меня. Ты же сам это видишь? Пыталась все свалить на мою гребаную работу, как будто у меня была возможность найти другую, даже с оплатой вполовину меньше. Я имею ввиду, для чего я еще мог сгодиться в таком возрасте? Полагаю, что я мог бы получить работу в школьной охране — мне, с моим безупречным прошлым, это было бы возможно — вот, пожалуй, и все.

Он сделал паузу. Далеко, внизу на дороге, большая часть которой была скрыта перемещающейся завесой дождя, виднелся синий знак.

Он какое-то время размышлял, а потом сказал:

— Но даже это не было истинной причиной. Ты бы хотел ее узнать истинную причину? Хотел бы узнать почему она это сделала? Оказывается, я должен был чувствовать себя виноватым за то, что мне нравилась моя работа. За то, что не ишачил целыми днями, до тех пор, пока не нашел того, с кем бы все это взорвал к гребаным чертям.

Хичхайкер слегка пошевелился, может только оттого, что колесо попало в выбоину (или они наехали на труп какого-то животного) и это заставило Монета понять, что он кричит. И кажется, парень, если и был глухим, то очевидно не полностью.

А даже если он и был абсолютно глухим, то он мог почувствовать вибрацию лицевыми костями, когда звуки превысили некоторый уровень децибелов. Откуда мне нахрен знать?

— Я не стал с ней спорить, — сказал Монет понизив голос. — Я отказался от этого. Думаю, я знал, что если бы я не отказался от этой затеи и на самом деле стал выяснять отношения, то могло бы случиться все, что угодно. Я хотел поскорее убраться оттуда, пока мой шок не прошел…потому что это было единственным, что могло ее спасти, понимаешь?

Хичхайкер ничего не сказал, но Монет понимал за них обоих.

— Я спросил- что теперь будет? И она сказала:

— Я полагаю, меня посадят.

— И знаешь что? Если бы она тогда расплакалась, я бы ее обнял. После двадцати шести лет брака такие вещи происходят рефлекторно. Даже когда чувства уже давно ушли. Но она не заплакала и поэтому я ушел. Просто повернулся и вышел. А когда вернулся, то увидел записку, где было сказано, что она съезжает. Это произошло почти две недели назад и с тех пор я ее не видел. Мы несколько раз созванивались, вот и все. И еще разговаривал с адвокатами. Заморозил все наши счета, но не знаю, будет ли в этом какой-то прок, когда судебная машина заработает. А будет это совсем скоро. Какашка попала в вентилятор, если ты понимаешь о чем я. Думаю, мы с ней еще встретимся. На суде. С нею и с ее гребаным Ковбоем Бобом.

Теперь он смог прочитать надпись на синем знаке: Питтсфилд, зона отдыха 2 мили.

— О, черт! — крикнул он. — Мы проехали Уотервль, до него теперь пятнадцать миль, партнер. И когда глухонемой даже не пошевелился (ну, конечно), Монет подумал, что на самом деле он не знает- в Уотервиль тому надо было или куда-то еще. Конечно он этого не знал. В любом случае, с этим уже пора было разобраться. Зона отдыха была как раз то, что надо, но те несколько минут, которые они еще будут находиться в этой исповедальне на колесах, Монет решил использовать для продолжения своего рассказа.

— Это правда, что я уже давно не испытывал к ней прежних чувств. Иногда любовь просто заканчивается. И то, что я не был ей всецело верен — это тоже правда- иногда я использовал те преимущества, которые давала мне моя жизнь на колесах. И что — это достаточный повод для того, чтобы сделать то, что сделала она? Оправдывает ли это женщину, которая взрывает жизнь, как ребенок гнилое яблоко шутихой?

Он въехал в зону отдыха. На парковке у коричневого здания, прижавшись друг к другу стояло, кажется, четыре машины, у входа напротив здания Монет увидел торговые автоматы. Машины показались Монету похожими на озябших под холодным дождем детей. Он припарковался. Хичхайкер вопросительно посмотрел на него.

— Куда вам нужно? — спросил Монет, понимая бессмысленность своего вопроса.

Казалось, глухонемой что-то обдумывал. Он озирался, пытаясь понять где они находятся. Он посмотрел на Монета, как-будто говоря, что это не то место, которое ему нужно.

Монет показал пальцем назад, в сторону юга и вопросительно поднял брови. Глухонемой отрицательно покачал головой и затем показал на север. Открыл и закрыл свои кулаки, показав пальцы шесть…восемь…десять раз. Так же, как и раньше. Но на этот раз Монет понял его. И подумал, что жизнь этого парня стала бы намного проще, если бы кто-то научил его перевернутой набок восьмерке — символу бесконечности.

— Ты ведь в основном бродяжничаешь, не так ли? — спросил Монет.

Глухонемой только посмотрел на него.

— Да, этим ты и занимаешься, — сказал Монет. — А знаешь что? Ты слушал мою историю и даже не знал, что ее слушал — я довезу тебя до Дерри. Ему в голову пришла идея:

— Я отвезу тебя прямо до приюта. Тебя там накормят и дадут место для ночлега, по крайней мере на одну ночь ты будешь устроен. Пойду-отолью. Тебе не надо…?

Глухонемой смотрел на него терпеливо и отсутствующе.

— Отлить, — сказал Монет. — Посцать. И он стал тыкать пальцем себе в промежность, потом вспомнил где они находились и решил, что если их увидят местные задницы, то, конечно, они решат, что Монет подписывает своего пассажира на минет прямо здесь, у автомата, продающего хот-доги. И вместо этого он указал на силуэты на одной стороне здания — мужской и женский, оба черного цвета. У мужского — ноги были расставлены, у женского- вместе. Отлично рассказанная история человеческой расы на языке знаков.

На этот раз пассажир его понял. Он решительно покачал головой и для пущей убедительности соединил в коей большой и указательный пальцы.

И перед Монетом возникла одна деликатная проблема: оставить мистера Молчаливого Бродягу в машине, пока он будет делать свои дела или же выставить его на дождь, подождать и в этом случае ему бы наверняка стала понятна причина, по которой его выставили.

И он решил не делать из этого проблемы. В машине не было денег, а его личные вещи были заперты в багажнике. На заднем сиденье лежали коробки с образцами книг, но он не думал, что его пассажир покусится на две семидесятифунтовые коробки и понесется потом с ними по дороге. К тому же, как он сможет тогда держать свою табличку Я-НЕМОЙ?

— Сейчас вернусь, — сказал Монет и только когда хичхайкер посмотрел на него своими глазами в окаймлении красных век, Монет указал на себя, а потом на знаки, обозначающие туалет, и потом снова на себя. На этот раз хичхайкер кивнул и сложил пальцы в ок.

Монет ушел в туалет и задержался там, как ему показалось, минут на двадцать. Облегчение было потрясающее. Он почувствовал себя даже лучше, чем до того как Барбара сбросила свою бомбу. Впервые у него возникло чувство, что он сможет пройти через все это. И что Келси с его помощью выберется из всего этого. Он вспомнил цитату из какого-то старого немецкого писателя (или русского, это определенно звучало как русская точка зрения на жизнь): то, что меня не убивает, делает меня сильнее.

Он возвращался к машине, насвистывая. И даже проходя мимо автомата, продающего лотерейные билеты, дружески по нему похлопал. Сначала он подумал, что не видит пассажира потому, что тот улегся…в таком случае, Монету придется попросить его привести себя в исходное положение, иначе он не сможет сесть за руль. Но хичхайкер не лежал. Он исчез. Снялся с места, забрав с собой и рюкзак, и табличку.

Монетт бросил взгляд на заднее сиденье — коробки 'Вульфа и Сыновей' были в целости и сохранности. Посмотрел в отделение для перчаток, где хранилась вся эта идентифицирующая тебя хрень- регистрации, страховка, кредитки — все они были на месте. Все, что от него осталось — это слабый запах, который он бы не назвал неприятным: это был пот и едва ощутимый запах сосны, как-будто он спал на не оструганных досках. Он подумал, что увидит его у въезда на дорогу, стоящего там со своей табличкой, терпеливо поворачивая ее то одной, то другой стороной с тем, чтобы потенциальные Добрые Самаритяне смогли получить полное представление о его дефектах. Если бы это было так, он бы остановился и снова