Я огляделся – никого вокруг не было, и тишина была, но, может, от этой тишины и безлюдья как раз стало жутковато.

– Жаль, что на скутере не покатался, – вдруг улыбнулся Борис. – Штука такая, с колёсиками, на электричестве.

– Как самокат? – не понял я.

– Нет… доска с колёсами. Она не падает, потому что там гироскопы.

Про гироскопы я знал и кивнул.

– У нас таких нет.

– Но у вас всё равно лучше, – твёрдо сказал Борис.

И вдруг раздался какой-то звук – тонкий, тихий, будто свист. И у Бориса глаза сразу стали безумные – он пихнул меня со скамейки, сам прыгнул на землю рядом.

А через миг ударило! Где-то совсем рядом что-то взорвалось, я краем глаза увидел, как в воздух взлетели комки земли, какой-то мусор, клочья чего-то…

– Что это? – крикнул я.

– Мина! – заорал в ответ Борис. – Укропы минами садят!

– Какие укропы?

– Фашисты!

Ударило ещё раз, но чуть дальше. А потом – раз, и совсем близко, стёкла на станционном здании зазвенели, вылетая.

– Уходи! – сказал Борис. – Быстро! Они совсем сдурели, они по станции бьют, может накрыть!

Я хотел сказать ему, чтобы он взялся за мою руку. Может, если у меня получится вернуться, так и Бориса унесёт со мной, в семьдесят девятый, где нет войны… А потом вспомнил, что у него тут погиб отец и жива мама, а значит, нельзя ему такое предлагать, нечестно…

– Пока! – сказал я. – Победите, обязательно победите!

И закрыл глаза.

– А ты со своим Васильковым помирись, – сказал Борис. – Нечего ругаться по глупости. И по времени скакать кончай, настоящих фашистов всем хватит…

Я лежал, закрыв глаза, где-то рядом ударила ещё одна мина, это было по-настоящему страшно, может быть, поэтому я сразу представил себе нашу станцию «Шахтёрская», где никакой войны нет, и никаких мин, и где я сейчас могу быть…

– Эй, Глеб, ты чего разлёгся?

Глеб открыл глаза и увидел Сашку Кофмана. Тот с удивлением смотрел на Глеба. Никакой паники не было, никакие мины не свистели и не бахали, в стороне женщина с детьми стояла возле тепловоза и смеялась.

И Бориса, конечно, тоже не было. Он остался там, в своём две тысячи двадцатом. В сентябре. За три дня до закрытия железнодорожного сезона.

– Споткнулся, – сказал Глеб, вставая. Сашка с подозрением смотрел на него. Спросил:

– А может, тепловой удар? Если тепловой удар, то надо в тень и холодную воду на голову. Пошли к колонке!

– Не надо мне на голову воду! – запротестовал Глеб. – Какой в мае тепловой удар! Я споткнулся!

– Я даже не заметил, как ты из вагона вышел, – Сашка гнул своё. – Странный ты какой-то сегодня!

– Да уж, – усмехнулся Глеб. – Необычный у меня день. Такой раз в сорок лет бывает.

Вот только что Глеб рядом лежал, щекой в землю вжимался. И вдруг раз – исчез. Словно его и не было. Не растаял в воздухе, а просто исчез. Только книжка фантастическая осталась. И я понял, что он уже дома.

А ещё подумал, что мне, похоже, крышка.

Эти миномётчики, наверное, никого убить-то и не хотели. Иначе бы по поезду стреляли. Может быть, это был новый теракт ДРГ. Или провокация добробатов, чтобы окончательно разрушить перемирие. Или опять началась атака на Донецк? Я ничего не понимал – ведь от линии разграничения до центра города из миномёта не добить. Значит, граница поменялась?

А может, им отчитаться надо было, мины списанные утилизировать? Может, сделать так, чтобы наша ДЖД перестала работать, а то что за безобразие – война идёт, а тут поезда детей катают… И обстрел на наших списать. А может, тренировались, пристреливались. Они потому и выждали, когда поезд уедет, а теперь по пустой станции колотят (ну они так думают, что по пустой). Только у них там было несколько миномётов и мин дофига, они в два или три ствола по станции садили, и когда мина неудачно упадёт – меня всего на кусочки порвёт. И вскакивать, бежать в укрытие тоже поздно, бегущего точно осколками посечёт.

Так что я лежал под скамейкой, вцепившись в книжку, оставшуюся после Глеба, и ждал не пойми чего.

Ну и дождался, как ни странно.

Рядом взвыл двигатель, через пути к станции скакнул старый побитый БТР-70 и встал возле скамейки, нависая надо мной. Пулемёт загрохотал, плюясь свинцом куда попало. Десантный люк распахнулся, выскочил какой-то седой дядька в камуфляже, подхватил меня поперёк, закинул внутрь и прыгнул следом. Меня подхватил, не дав упасть, ещё один пожилой дядька, тоже в камуфле.

– Живой? – спросил тот, кто за мной выскакивал. Пулемёт продолжал бить, а БТР мчался куда-то от станции.

– Живой, – растерянно сказал я. – Спасибо. Повезло мне! Хорошо, что вы тут оказались!

Второй дядька засмеялся.

– Да уж, хорошо!

– Книжку-то верни, Борис, – сказал тот, что за мной выскакивал.

Я смотрел на него и ничего не понимал.

– А то я так и не дочитал, – продолжал дядька.

– Глеб? – понял я наконец-то.

Оба ополченца засмеялись.

– Гляди-ка, а он и впрямь смышлёный, – сказал второй. – И смелый, не хнычет. Спасибо, Борька, что помирил нас тогда. Может, это важно было? Может, это что-то изменило, как думаешь?

Глеб вдруг строго посмотрел на него, и он замолчал. БТР, виляя, нёсся по дороге и разрывы уже остались далеко позади.

– Подбросим тебя до парка, – сказал Глеб. – Лады?

– Лады, – сказал я. Глеб был совсем старый, но я теперь снова видел, что он – это он. – Я, кстати, обещал на скутере дать покататься.

– С удовольствием, – сказал Глеб.

БТР остановился, Глеб со своим другом переглянулись.

– Не терпится… – сказал Глеб. – Ещё поболтаем. А ты иди, пересядь к командиру. Оттуда обзор лучше.

Чего-то они не договаривали. И я даже почти заподозрил, что именно, когда люк распахнулся, и я увидел их командира.