Почему-то я ему сразу поверил. Мы вначале поговорили в вагоне, потом вышли на «Шахтёрской». Я махнул рукой Вальке – мол, извини, надо остаться. Тот удивился, но расспрашивать не стал.

– Так ты в семьдесят девятом живёшь? – спросил я. – Сорок лет назад? Прочитал книжку, захотел в будущее попасть – и попал?

Глеб махнул рукой.

– Всё не так! Я в прошлое хотел. На Великую Отечественную. С фашистами воевать!

– Ты что, дурак? – спросил я без всякой вежливости. – У вас мир и Олимпиада! И война кончилась давно, победой! А ты – на войну захотел?

Вначале Глеб надулся и явно хотел что-то резкое ответить. А потом вздохнул.

– Ты не понимаешь. Это всё Васильков. Ну… есть такой… одноклассник. Начал меня высмеивать – мол, «паровоз-герой»… никакой войны нет и не будет… Я и разозлился. Захотел доказать.

– Друг? – спросил я.

Глеб вначале весь вскинулся, потом отвернулся.

– Был другом. Теперь враг. Как понял?

– На врагов так не сердятся, – объяснил я. – А чего поссорились?

– Я пошутил, он обиделся, я снова пошутил, – объяснил Глеб. Явно не хотелось ему вдаваться в детали. – Надо иметь чувство юмора. Теперь мы враги до смерти.

Вот же балбес! Мне даже завидно стало, что этот вихрастый парень может быть таким… дитём.

– Не надо до смерти, – сказал я. – И бросаться воевать, чтобы кому-то чего-то доказывать, – глупо.

– Прям такой умный, – обиделся Глеб.

– Да, – сказал я. – Потому что я знаю, что это такое – война и что такое «до смерти» тоже. И на Великую Отечественную ты бы на паровозе не попал. До войны Детская железная дорога в другом месте была.

– Подумаешь, в другом… – пробормотал Глеб. – А с кем вы воюете?

– С фашистами.

– С какими? – он требовательно посмотрел на меня.

И я растерялся даже. Вот как ему сказать? С фашистами, которые из Киева и Харькова? Которые с нами на одном языке говорят, которые к нам на футбол ездили?

– Нельзя тебе этого знать, – сказал я веско. – А то иначе вернёшься к себе, зная будущее, и мир изменится!

Вот так вот. Не только он фантастику любит.

– Может, я изменю – и войны не будет? – сказал Глеб.

– Ага. А если наоборот – ещё хуже всё станет?

– Тогда я не буду возвращаться, – сказал Глеб. – Я же говорю – хочу с фашистами воевать!

– Ты совсем ку-ку? – спросил я. – А маму-папу не жалко?

– Я к ним сейчас приду и всё объясню!

– Сорок лет прошло. Твоим родителям сколько было в семьдесят девятом?

Он сразу засопел и замолчал. Видимо, задумался. Мимо нас прошла та троица, что в поезде ехала, – всё-таки они не утерпели, зашли за депо, да и распили свою фляжку. Ну хоть не на виду, постеснялись! Взрослые на войне часто пьют, но я никогда не буду, когда вырасту.

– А сколько люди сейчас живут? Сто лет? – спросил Глеб.

– Кто как, – ответил я уклончиво.

– Твоим родителям сколько?

– Маме тридцать семь. А бате сорок. Теперь навсегда сорок.

Не хотелось мне про это говорить, совсем не хотелось. Но я понял, что ему сказать надо, чтобы задумался.

– Папа погиб. На Саур-Могиле, – продолжал я. – С фашистами сражался, не с теми, кто тогда, а с нынешними. Вот что такое война. А ты… словно это игра. Словно можно повоевать, а потом спокойно назад. Эти… что к нам пришли… они тоже так думали. Только назад уже ничего не получится!

Он понял, понурился. Сказал:

– Может, я и не смогу вернуться. Вдруг это билет в одну сторону?

Валька помахал мне рукой, взглядом спросил: «Чего?». Я замотал головой. Поезд издал гудок и тронулся.

– Я следующим вернусь, – пояснил я. – А ты сейчас сядешь и представишь свой… семьдесят девятый. Понял? И домой вернёшься.

Поезд тихонько отъезжал, мы стояли на перроне. Потом отошли к скамейке и сели, одни на всю станцию «Шахтёрская».

– Ты мне хоть что-нибудь расскажи, – попросил Глеб. – Что у вас за рации такие?

– Рации? А… это мобильный телефон, – сообразил я. Достал и стал показывать – как звонить, что такое интернет… потом не удержался и запустил мультик про Машу и медведя. Глеб смотрел, вытаращив глаза, смеялся, потом вдруг нахмурился и спросил: – А ты мне не врёшь? Про войну-то? Ну какая у вас война? Детская железная дорога работает, телефоны в кармане, мультики!

– Вру? – я залез в интернет и стал показывать совсем другие кадры.

Глеб сразу замолчал.

– Вот такая у нас война, странная, – сказал я. – Только не твоя. Отправляйся-ка домой лучше! А то я за тебя волнуюсь.

Я это сказал и вдруг понял, что действительно за него волнуюсь. Как за младшего брата, которого у меня нет. Потому что хоть мы и ровесники, но этот Глеб – он такой… наивный. Совсем ребёнок со своими фантазиями о войне и желанием с фашистами повоевать.

Всё-таки он мне не врал. Мне на один миг так показалось, потому что не бывает такой войны, когда люди катаются на поездах, ребята смеются, у всех в карманах телефоны мобильные (обязательно такой заведу себе, когда их сделают!). А потом Борис стал показывать разные фотки и хронику. И самолёты военные, которые бомбят город, и взрывы, и бегущих солдат… Что-то странное во всём этом было, неправильное. Я вдруг подумал, что это на гражданскую войну похоже, но разве может у нас, в СССР, быть гражданская война с фашистами, это же совсем невозможно! А ещё я подумал, что это действительно страшно. И по доброй воле воевать глупо.

– Ты прав, – сказал я. – Мне надо домой. Если получится. А у тебя как, всё будет хорошо?

– Будет хорошо, – сказал Борис. Только как-то очень быстро это сказал. – Ты уж извини, но давай, читай свою книжку или как там ты это делаешь. И отправляйся. У