Мама с папой, Полин и операторы спускаются в помещения, расположенные под театром, а я решаю остаться здесь. Уж лучше я посижу в красном бархатном кресле и доем оставшийся со вчерашнего дня макарон. Прежде чем уйти, папа строго смотрит на меня, как будто говорит: никуда не уходи.
Я наблюдаю, как на сцене рабочие устанавливают декорации. Сначала видно только отдельные фрагменты, провода, веревки, какие-то приспособления. Но вскоре эта головоломка превращается в фасад старинного дома.
– А это интересно, – Джейкоб присаживается на подлокотник кресла рядом со мной. – Надо почаще устраивать вот такие вылазки, без погонь за призраками.
– Мы не гоняемся за призраками, – говорю я, а сама сижу как на иголках.
От каждого стука молотка на сцене, каждого скрипа или треска я вздрагиваю и с трудом сдерживаюсь, чтобы не завизжать.
Услышав телефонный звонок, я так вздрагиваю, что стукаюсь коленом о спинку кресла впереди.
– Ну! – кричу я в трубку, потирая ногу.
– Это для лошадей, – фыркает Лара.
– Что?
– Не обращай внимания, просто моя мама так говорит. Ты можешь говорить? Где вы?
– В опере.
– Ого! А призрака уже видела? Вообще-то их там несколько. Но дядя не велел их трогать – они безвредные, никому не мешают, а с некоторыми вполне можно иметь дело. Не уверена, что я с ним согласна, но в любом случае, призраки оперы могут подождать моей следующей школьной экскурсии.
Джейкоб выразительно покашливает.
– Короче, – колко говорит Лара. – С какой новости начать, с плохой… или с плохой?
– Кажется, это выражение звучит как-то по-другому, – замечает Джейкоб.
– А подробнее объяснить не хочешь? – перебиваю я его.
Лара кашляет.
– Помнишь, я говорила, что полтергейсты сильнее обычных призраков, потому что не привязаны к Вуали?
– Да.
– Ты ведь уже знаешь, Вуаль удерживает призрака там, где он умер. Другими словами, она связана с памятью призрака – именно это его и привязывает к месту. Так что если полтергейст не связан с Вуалью, это значит, что…
– Он не помнит, – говорю я, и тут до меня доходит.
Лара выдыхает.
– Вот именно. Потому-то зеркало и не смогло остановить его. Отражение действует на призраков потому, что показывает им то, что они уже знают, но отказывались принять.
Смотри и слушай. Узри и узнай. Вот что ты такое.
– Но если показать тебе что-то, чего ты не помнишь и не знаешь, – продолжает Лара, – на тебя это никак не повлияет.
– Но если зеркало не действует, – говорит Джейкоб, – как же нам его остановить?
– Оно не действует, – отвечает Лара, – потому что призрак не помнит, кто он. Значит, вы должны ему напомнить.
– И как ты себе это представляешь? – спрашиваю я. – Я ведь понятия не имею, кто он и кем был.
– Так, – говорит Лара, – что ты уже о нем знаешь?
– Ничего, – шепчу я в отчаянии.
– Не глупи. Ты же его видела, не так ли? Какой он?
Я закрываю глаза и пытаюсь вызвать в памяти образ мальчика, которого видела на крыше склепа.
– Ну, он маленький, мне по плечо.
– Уже хорошо. Значит, это ребенок.
– Волосы каштановые. Одежда старая.
– Насколько старая?
– Не знаю. Что-то на пуговицах.
Лара нетерпеливо фыркает.
– В следующий раз будь внимательнее. Важна каждая мелочь. Как он выглядел, когда начал вас преследовать, что говорил…
– Стоп, – вмешивается Джейкоб. – Он же правда что-то говорил. Помнишь, Кэсс? – Джейкоб морщит лоб, пытаясь повторить: – Эн, дэ, тва… потом что-то вроде «сосиск»… – он растерянно умолкает, но потом добавляет: – А последнее слово точно было дис.
– Молодец, призрак, – ворчливо хвалит Лара. – Да, это интересно.
– Ты знаешь, что это значит? – спрашиваю я.
– Он считал, – говорит Лара. – Un, deux, trois, quatre, cinq, six, sept, huit, neuf, dix. Так по-французски считают до десяти. – Она понижает голос, продолжая размышлять вслух: – Но почему он считал в таком порядке, а не в обратном?
– Ты говоришь по-французски? – спрашиваю я.
– Разумеется, – отвечает она. – И по-немецки. В нашей школе обязательно изучение двух иностранных языков. И еще я немного говорю на пенджабском – благодаря папе. Родители говорят, что знание языков – самый ценный ресурс. Ты знаешь какой-нибудь иностранный язык?
– Я могу спросить по-испански, где туалет, – встревает Джейкоб.
– Хм, – я закусываю губу. – Я выучила наизусть все заклинания из «Гарри Поттера», – я оглядываюсь на Джейкоба. – И еще я умею говорить с призраками.
– Вот уж нет, – хмыкает Лара. – Иначе тебе не понадобилась бы моя помощь. В общем, если ты не выяснишь, кто этот полтергейст и кем он был, то справиться с ним не сможешь.
– Ну, спасибо за поддержку, – едко бросаю я, заметив у дверей съемочную группу. Впереди мои родители, за ними следуют Антон и Аннет с видеокамерами на плечах. Все направляются к сцене – снимают видеозаставки, которые показывают, когда ведущих нет в кадре.
– Полагаю, – говорит Лара, – для начала нужно понять, откуда он. Звони, когда нападешь на след. И, Кэссиди, послушай…
– Да, я знаю. Быть осторожной.
Мы заканчиваем разговор, я встаю и иду по проходу, прокручивая в голове наш разговор.
– Джейкоб, – окликаю я. – Ты же помнишь, правда?
По его лицу пробегает тень.
– Помню что?
– Кем ты был раньше. Как ты… – я умолкаю и заканчиваю фразу мысленно. Как ты… умер. Лицо Джейкоба захлопывается, будто ставни на окне. Он становится бесцветным, в голосе не остается ни тени его обычного юмора.
– Я не хочу об этом говорить.
– Но ты же…
– Я сказал, что не хочу об этом говорить, – отрезает он, встряхивая волосами.
Мне вдруг становится холодно, и сначала я думаю, что этот холод исходит от Джейкоба, но тут на сцене что-то оглушительно трещит, и большой кусок декорации начинает валиться вперед.
Прямо на моих родителей.
Глава двенадцатая
– Осторожно! – кричу я, вскакивая с кресла.
– Кэсс, обожди! – зовет Джейкоб, но я уже несусь по проходу.
Мама и папа поворачиваются, смотрят наверх, и глаза у них лезут на лоб при виде накренившейся деревянной махины. На сцене поднимается крик, я врезаюсь в родителей, надеясь оттолкнуть их в сторону… но в последнюю секунду кусок декорации вздрагивает и замирает. Десяток наброшенных канатов и кабелей останавливает его в нескольких футах над нашими головами.
– Désolé![4] – кричит со сцены один из рабочих. Полин трясет головой и в ответ выпаливает целую речь по-французски. Похоже, она в ярости.
Ее возмущенная тирада длится долго, а потом она поворачивается к нам и разводит руками.
– Театр…
Мама смеется с облегчением, а папа треплет меня по плечу. Наверное, вид у меня ошарашенный, потому что он обнимает меня, приговаривая: «Все обошлось, Кэсс. Все в полном порядке».
– Вот почему у них там не одна веревка, а много, – добавляет мама.
Но у меня все равно колотится сердце, даже когда мы выходим на улицу. Мои родители могли пострадать. Их могло убить.
Я облизываю губы. Одно совершенно
